Ведьма княгини
Шрифт:
Маланич же остался в Искоростене дожидаться вестей. Бродит по переходам, размышляет, а заодно… Мало кому бы признался, да только хорошо ему тут, среди такого богатства, где всякий его боится и слушается. Ибо страх — одна из сторон почтения. А роскошь… Проведший всю жизнь в лесах без особых удобств и уюта волхв Маланич неожиданно понял, что роскошь — это одна из составляющих власти. А власть он любил, ради нее и жил. Иначе не интересно.
Сейчас Маланич прошелся по пустой длинной гриднице, туда, где на возвышении между змеями-светильниками стояло княжеское кресло, сел в него, откинувшись на покрытую пушистой рысьей шкурой спинку, поставил ноги на резную, обитую пестрым бархатом скамеечку. Удобно, хорошо, от огней в пастях змеев-светильников пахнет нездешними цветами. Маланич принюхался, представив, как он смотрится на этом месте. Да уж получше рыхлого неуклюжего Мала. Ибо был верховный волхв Маланич мужчина внушительный: высокого роста,
Маланич положил руки с бренчащими подвесками-амулетами на золоченые завитки кресла, оглядел гридницу. Забавлялся, представляя себя князем. А чем он не князь? И хотя во время собраний нарочитых бояр, волхвов и старейшин он обычно стоял за креслом, как советник Мала, все знали, что именно он правит, именно к его речам прислушивается князь. Да еще к речам Малкини. Это немного умаляло ощущение власти у Маланича. Надо же — Малкиня, найденыш, даже не древлянин родом, а просто способный мальчишка, какого некогда разыскали ведуны на берегах Днепра. Он-то и пожить еще толком не успел, чтобы мудрости полагающейся набраться, а надо же, сумел извернуться и стать правой рукой у Мала. И Мал, выслушав Маланича, всегда прежде всего к Малкине своему обернется, смотрит пытливо, словно одному ему доверяет. А Малкиня… Вот уж наградили боги парня умением — мысли чужие разгадывать. С ним и Маланичу порой непросто. Ну да ведь справлялся же, подчинить себе сумел. И хотя Малкиня был разумом не обделен, да только молоко еще на губах не обсохло, чтобы тягаться мудростью с могучим Маланичем. Недаром же Маланич смог и его переманить на свою сторону, когда задумал извести Игоря да уговорить всех отринуть равнодушных небожителей-богов и получить силу от темных, подземных. Но все же от Малкини следовало однажды избавиться. Вот и отправил его с князем Ольгу встречать. Пусть помозгует, как там и что, пусть прочтет мысли княгини и свиты ее, да выведает, отчего она без древлянских сватов вернулась. Ибо исчезновение послов настораживало Маланича. Он бы погадал, но там, за Днепром, власть богов-небожителей еще сохранялась, и он не мог пробиться туда ворожбой.
От размышлений волхва отвлек стук в дверь. Он не подал голоса, просто послал приказ, и стучавший понял, что ему разрешено войти. Страж-воротник, изумленно пялясь на восседавшего на княжеском месте кудесника, сообщил, что прибыл посыльный от Мала.
Посыльным оказался недавно принятый на службу молодой древлянин Мокей вдовий сын. Маланич видел, как этот парень кланяется от порога, идет по алому войлоку дорожки от двери. Этот Маланич был из лесных древлян, но предпочел служить в Искоростене, проявил себя как рачительный и смекалистый в услужении, поэтому Маланич приблизил его, после приставил к Малу как своего соглядатая.
Сейчас Мокей скинул меховой колпак, поклонился низко верховному волхву, коснувшись пальцами половиц.
— Поздненько ты прибыл, Мокей, — обратился к нему волхв. — Что, страшно было ехать по ночи-то?
— Страшно, мудрый, — не стал таиться Мокей. С волхвом-то не сильно и притворишься.
— Зря опасался, нет у тебя веры в чародейство, а ведь я тебе сильно заговоренный амулет дал.
— Знаю, мудрый. Да вот только… Пока скакал в сумерках, они все в чащах таились, я их слышал да и замечал порой, но амулет твой их отваживал. А как совсем стемнело… Конь подо мной был добрый, только он и вынес, когда сама чаща ко мне тянуться лапами начала, пущевики [92] коряги на дорогу высовывали. Где уж тут было не бояться.
92
Пущевик — лесной дух в виде живой коряги.
— И все же ты поехал.
— Как ты и велел.
Маланич видел, что его гонец еще не отошел от испуга: бледный, взмокшие пряди прилипли ко лбу, глаза бегают. Наконец остановились на ровном пламени горевших светильников, и он как будто только теперь перевел дух, поняв, что опасность позади, что подле могучего Маланича ему ничего не угрожает. Значит, верность его сильнее страха. И если страх побеждает только храбрый, то слово держит только верный. Но Мокей, как знал Маланич, еще и честолюбив. Для него служить верховному волхву значит подняться. Это Маланич понимал, ведь и сам в свое время не желал провести всю жизнь и чащах, потому теперь имеет право хозяйничать в тереме. А Мокей… Волхв вдруг подумал, что такой удалец
Маланич разглядывал Мокея, пока не решил, что выждал достаточно и не будет выглядеть нетерпеливым. Теперь же сделал знак, позволяя рассказывать.
Сперва Мокей сообщал лишь то, что Маланич и сам предвидел. Поклонился прибывшей Ольге князь Мал, гостьей дорогой назвал, уважил приличествующие законы гостеприимства. Но оказалось, что Мал не просто радушие проявил, а стал заискивать перед ней, спрашивать, что может сделать для желанной, чтобы она к нему расположение проявила.
При этом Маланич нахмурил темные брови. У Мала сейчас сила, он должен ставить условия, на этот счет Маланич особо наставлял князя перед отъездом. А вышло, что Ольга указывает Малу. Ну, допустим, она княгиня и повелевать еще у себя в Киеве привыкла, допустим, она еще обижена за смерть своего мужа, но должна же она уже уразуметь, что ее не править позвали к древлянам, а передать свою власть Малу. И она должна это понимать, раз сама согласилась стать его женой. Она же, со слов Мокея, даже не заикнулась о поездке с супругом в Киев, да и на пиру сидела сдержанная и молчаливая, не притронулась к выставленному угощению.
— Что ты говоришь? — остановил знаком рассказчика Маланич. — Говоришь, от угощения на пиру Ольга отказалась?
— Да, мудрый. Она сказала, что пока не отпразднует тризну по мужу, в доме его убийцы ничего пробовать не станет.
Маланич нарочито медленно огладил левой рукой свою роскошную бороду. На руке не было одного пальца, зато указательный украшал железный перстень со скалящейся зубаст безглазой личиной — изображение железнолицего Чернобога. Маланич взглянул на перстень, будто вопрошая совета. Тааак… По обычаю гость не прикоснется к угощению под кровом хозяина, если не хочет с угощавшим дело миром оканчивать. И все же Ольга здесь, а ее охрана, как отметил Мокей, не чета войску в Малино. Ну да ведь известно, что витязи киевские лучше обучены ратному делу, чем воины-охотники из древлян, пусть даже те в броню, в том же Киеве кованную, обряжены. Мокей особо отметил, что Ольга сейчас не столько гостья, сколько пленница. И все же она смеет держаться с Малом дерзко, о послах, ранее отбывших ее сватать, говорит, что те прибудут уже к свадебному пиру. А вот пир тот случится не ранее, чем она тризну по убиенному мужу отметит.
За внешним спокойствием Маланич скрывал гнев. Ну уж этот Мал… Да и Малкиня чего жмется, не напоминает, что именно Мал должен диктовать условия, а не эта… невесть где найденная Олегом для Игоря девка из каких-то псковских селищ затерянных. И все же Мокей пояснял, что княгиня держалась непреклонно: сказала, что и суженым Мала признает, и людей из Киева вызовет, и приданое привезет, — все только после того, как насыплет над прахом мужа своего курган и устроит поминки-игрища. Да еще повелела, чтобы Мал прислал на тризну самых лучших своих витязей и воевод, чтобы вся знать древлянская туда прибыла. И в итоге Мал поклялся ей, что завтра же разошлет гонцов по всем подвластным ему землям, и не минет и трех дней, как все нарочитые мужи древлянские съедутся, а сам он уже завтра поедет с княгиней к тому месту на берегу речки Ужи, где прах Игоря покоится.
Маланичу было о чем задуматься. Еще недавно он был умерен в покорности своего князя, а вот Ольга только топнула ножкой, и Мал забыл все, чему его волхвы обучали, да кинулся выполнять ее прихоти.
Тут Мокей отвлек волхва от размышлений, неожиданно подойдя ближе, чем полагалось подходить к кудесникам, едва за руку не взял.
— Выслушай меня, о мудрый! Выслушай, ибо все это только присказка, а сказка… Сказ главный мой в том, что…
— Отойди! — гневно приказал ему Маланич. После проведенной в уединении жизни ему и поныне была тяжела близость простых смертных. — На место, сказал!
Мокей послушно отступил, а взгляд у самого странный — глаза горят, длинные русые волосы руками отвел с лица, почти вцепившись в них.
— Главная моя весть даже не в этом, — сказал торопливым шепотом, оглянулся, словно опасался увидеть кого в полумраке гридницы. — Главное, что Ольга с собой Малфриду привезла!
Маланич поднялся столь резко, что пламя в пастях-светильниках заколебалось, отбрасывая его тень до самых перекрытий свода, раздваивая ее, растраивая, и казалось, что из Маланича темные духи прыснули во все стороны. Сам же стоит прямо, дышит так бурно, что блестят посеребренные амулеты, гроздьями висящие у пояса.