Ведьма на Иордане
Шрифт:
— Светочка, — развязно, якобы пытаясь скрыть неловкость, произнес он, — видишь ли, милая, как бы это лучше сказать, в общем, твой муж не дурак заложить за воротник. Вовсе не для того чтобы опьянеть, а для наслаждения вкусом напитка. Чтобы окосеть, пьют водку, а я люблю виски.
Тут он был прав, за время их знакомства и недолгую совместную жизнь она обратила внимание на эту его особенность.
— Руки у тебя красивые, — примиряющим тоном сказал он и прикоснулся указательным пальцем к ямочке на локте. — Так вот, Светочка, вечером я встречаюсь с друзьями, и мы маленько принимаем на грудь. По чуть-чуть, только для расслабления и кайфа.
— Зачем тебе болтаться невесть где, — сказала Света, прижимая второй рукой палец мужа к своему
— Ты будешь пить виски?! — не веря своим ушам, воскликнул Дима. До сих пор ему не удалось уговорить Свету даже на бутылку пива. «Отстань, — обычно отказывалась она, отодвигая в сторону бокал. — Мне и без алкоголя хорошо».
— С тобой буду, — очень серьезно сказала она. — С тобой я все что угодно буду. Лишь бы с тобой.
Дима обнял жену. Камера писательского внимания стыдливо переводит свой взгляд в окно, экран гаснет, и с этого вечера на полке в доме Светы и Димы появляются красивые бутылки с мелодичными названиями «Гленморанж», «Гленфиддих», «Гленливед». Имена шотландских речушек журчали маняще, обещая прохладу и отдохновение, но от густой, крепкой влаги, наполняющей бутылки, бросало в жар.
Прошло несколько лет, и Света привыкла. Человек — выносливое животное, особенно в молодости, какой груз на него ни взвали, покряхтит, поохает и потащит. Поначалу ее хватало лишь на несколько капель, затем она научилась отпивать глоток, а потом… в общем, слово «собутыльник» было произнесено совсем не зря. Теперь, когда Дима пропадал «на объекте» с утра до позднего вечера, Света все чаще, покончив с делами, извлекала из бара бутылку, устраивала свое роскошное, но одинокое тело на диван, включала телевизор и — эх!
Да что там говорить, если бы судьба осветила их супружество ребеночком, а то и двумя, разве были бы у затурканной матери время и силы напиваться в одиночку? Так что во всем происшедшем обвинять нужно только судьбу, и лишь ее одну, а не людей, которыми она играет, как собака костью.
Весь избыток нерастраченной материнской страсти Света отдала любимому животному. Звали его Франклин — гордого представителя семейства эрдельтерьеров, купленного за большие деньги, сопровождала целая папка бумаг. Родословная у него была не хуже королевской, а может, и лучше, потому что ни один эрдель не принес столько вреда роду человеческому, сколько самовлюбленные дураки с коронами на головах.
Ай, и какая же умная была эта собака! Одного ей не хватало — дара речи. Но Света и Франклин успешно обходились без слов, понимая друг друга с полувзгляда, со свистка, взмаха руки, кивка, прищелкивания пальцев. Его одного она считала настоящим другом, ему одному могла пересказать обиду или похвастаться радостью. Франклин ее понимал, да-да, еще как понимал, выражая свое отношение хвостом, лапами, лаем, скулением и влажным розовым языком.
За год неустанных трудов Дима сумел поставить дело на ноги. По коричневой бьющейся реке, залитые солнечным светом, крутясь вокруг собственной оси, скользили пятьдесят оранжевых каяков. Течение приваливало их то к одному берегу, то к другому. Туристы, вминаясь в мягко клонившиеся кусты, визжали от восторга и, упираясь в землю веслами, отталкивали свой каяк, неминуемо сталкиваясь с другим, наплывающим сверху. Густо кишевшая в воздухе мошкара испуганно разлеталась, и только серые злые комары упорно висели над водой, безжалостно питаясь веселой туристской кровью.
Выгоревшие бурые отроги Голанских высот взирали на это игрище с одной стороны, а с другой в величавом безмолвии наблюдали зеленые вершины Галилеи. Горячий ветер пролетал над долиной Хула, горький от полыни, обвившей развалины замка крестоносцев на отрогах Хермона. Крылатый средиземноморский ветер шевелил острые листья эвкалиптов, тянущихся ровными рядами вдоль дорог, и, жарко прикасаясь к лицам туристов, сушил щеки, вызывая страстное желание насладиться речной прохладой. У места посадки в каяки стояла длинная очередь, и денежки шуршащим потоком лились
Плавание занимало около часа, если, конечно, не пристать к берегу и, отыскав мелкое место, не поплескаться в свое удовольствие, наслаждаясь холодной водой. А вода в Иордане, берущем начало свое из подземных ледяных ключей, очень холодная. Даже летом, когда жарко калит землю безжалостное солнце, быстрые потоки помнят о ледяном своем происхождении и до самого Кинерета сохраняют прохладу и свежесть.
На каждого садящегося в каяк обязательно надевали спасательный жилет. Многие так и доплывали в нем до конечной точки маршрута. Перед самой дельтой, когда Иордан слегка разливался, впадая в озеро, с одного берега на другой был переброшен прочный трос, останавливающий каяки. Справа в берегу был вымыт небольшой залив, и там, под сенью могучих эвкалиптов, посаженных еще во время британского мандата, туристы выгружались. Работники, нанятые Димой, ловко затаскивали каяки в небольшой грузовичок и отвозили к месту посадки. Туда же каждый час возвращал туристов маленький автобус — мини-бус.
В точках выгрузки и посадки Дима поставил ларьки с едой, и туристы дружно скупали мороженое, ледяную колу и бутерброды, не обращая внимания на завышенные цены. Речная свежесть и купание подстегивали аппетит, и ларьки приносили доход, сравнимый с доходом от продажи билетов.
За рулем грузовичка, возвращавшего каяки, обычно сидел Чубайс. У него, разумеется, были имя и фамилия, но необъяснимый каприз природы создал его похожим как две капли воды на российского политика. «Две капли воды» телевизионного экрана, разумеется. Доведись им встретиться в жизни, Чубайс иорданский наверняка весьма бы отличался от Чубайса кремлевского. Но в долине Хула работника процветающего бизнеса каяков все называли только Чубайсом, а некоторые особо продвинутые остряки именовали Рыжим Толей. Чубайс иорданский охотно откликался и на имя, и на фамилию, не чувствуя ни дискомфорта, ни затруднений с самоидентификацией.
То ли прозвище оказало обратное воздействие на окружающих, а скорее всего, в силу личных качеств, но Толя Чубайс потихоньку выбился в бригадиры и, никем не будучи назначенным, стал считаться вторым человеком в бизнесе. Когда Дима отсутствовал, что случалось нечасто, но все-таки случалось, именно Чубайс усаживался в конторке возле причала, а свое место за рулем грузовичка передавал кому-нибудь другому. Дима молча выделял его среди работников и относился как к своему заместителю.
Когда встал вопрос о переселении поближе к бизнесу, то вместе с Димой на Иордан перебрался и Чубайс. Правда, свой караванчик — переносной домик — Дима поставил возле точки посадки, а Чубайс — в роще высадки. Так было удобнее вести дела. По долине Хула шныряли галилейские арабы и воровали что под руку попадется. Страховка возвращала стоимость украденного, но не всю и после долгих и тягомотных проволочек. Поэтому, вместо того чтобы нанимать сторожей и платить им зарплату из собственного кармана, Дима решил попросту поселиться возле имущества.
Находиться одновременно в двух местах он не мог, а продуктовый ларек в месте высадки каяков, набитый лакомой снедью, притягивал воришек, точно магнит железные опилки. И когда Чубайс вызвался переехать в караванчик рядом с ларьком, чтобы приглядывать за ним и прочим мелким инвентарем, хранящимся в сараюшке на берегу заливчика, Дима по достоинству оценил сей шаг преданности делу. Зарплата Чубайса сразу подскочила, а доверие со стороны владельца бизнеса выросло до небес.
Но если Диму и Свету смена места жительства обременила лишь дополнительными разъездами, то семья Чубайса — жена Люда и дочка Ляля — оказались пусть и в весьма романтичной эвкалиптовой роще, но все-таки у черта на куличках. Дочку Лялю каждый день приходилось возить в детский садик и обратно. Все стало далеко: магазины, кафе, парикмахерские, в любое место нужно было выезжать специально. Что тут говорить, жизнь на отшибе — не самое приятное событие в судьбе молодой женщины.