Ведьмина ночь
Шрифт:
Но я уже, если не старая, то взрослая. И понимаю, что жалость опасна.
— Спрашивай, — Змеевна поняла все верно. И руку убрала. — Что смогу, то отвечу. Но поспеши, дева рода человеческого, времени немного. Ночь на исходе.
— А завтра?
— Один раз мне дозволено просить и быть услышанной.
Спрашивать?
Мать моя женщина… знать бы о чем!
— Расскажи, — прошу её и опускаюсь на траву. — Просто расскажи… кто он? Кроме того, что твой сын? И чем заслужил это… он убивал?
Змеевна улыбнулась и тоже
— Многих. Времена были такие… но нет, он не мучил врагов, не терзал слабых из желания потешить жажду крови. Он не был зверем в человечьем обличье, каковые порой встречаются.
Уже легче.
Но…
— Он был просто мальчиком, который слишком уж поверил в мечту. А после получилось так, что мечта эта заполонила его разум.
— Владислав, — имя вдруг всплыло вдруг в памяти. — Князь Владислав?
Надо же…
Или это просто все бред. А сон нынешний — продукт деятельности разума, которому скормили красивую местечковую сказку?
— Да, — согласилась дева. — Люди его так называли.
Глава 16
У Змеедевы не было змеиного хвоста, как в книгах о том пишут. Отнюдь. Белые человеческие ноги, с тонкими щиколотками, разве что чешуей покрытыми. Но увидеть эту чешую можно лишь приглядевшись.
— Когда-то давно случилось мне выходить к людям…
— В ведьмину ночь?
— Именно. Только тогда мир… способен принять меня. И мне подобных. В ту ночь, помню, костры горели особенно ярко. И люди веселились. Я… в чертогах моего отца не бывает такого веселья.
— Я думаю…
— Нет, это неправда…
— Что именно?
— Сказки ваши… вовсе он не утягивает девиц силой. И не крадет их. Люди сами, когда ищут милости, когда хотят злата там, серебра, оставляют.
Вот в это я как раз верю охотно.
— Отец же дает выбор. Он может забрать деву в жены, но ежели сама того захочет. Войдет она в палаты драгоценные, чтобы навек в них остаться.
Жить в роскоши, но при том не видя света солнечного. Да, об этом что-то тоже упоминается.
— А если нет?
— Служба. Три года она служит в подземных чертогах, женам отцовым кланяются. У матушки моей две дюжины служанок было человечьих. Ей без того тоскливо… ну да не суть в том. Ежели дева вовсе откажется, тогда отец уйдет.
А девку за упрямство свои же прибить могут.
Хороший выбор.
— А не мешают они там друг другу?
— Чертоги отца велики. Есть там место палатам малахитовым или лазоревым, бурштыновой слезою убранным, и всяким иным. Там реки текут и озера с водою черной. Иные лунным светом полны, есть и те, которые огнем дышут… всякое есть. И нет, никто никому не мешает. И отец тоже… в нем кровь течет земли, огненная. Одной женщине с такою не сладить.
Она разгладила ладошками ткань платья.
Дорогую, переливчатую, расшитого тонкой золотой нитью. И узоры такие, что чудо просто. Запомнить
Или нет.
— Мы тоже разными выходим… в ком-то кровь людская сильна, их наверх тянет. Тогда-то отец и дозволяет уйти. Порой и сам находит семью хорошую, которая готова дитя принять. Не совсем малое, но тут как у кого… кто-то с младых лет без солнца мается и чахнет, а кого-то уже в век девичий наверх тянет. Я вот ходила из интересу. Мне и там, дома, хорошо. Спокойно. Люди шумные очень.
— Что есть, то есть.
Змеевна кивнула.
— Ведьминой ночью я его и встретила… красивый был. И веселый. Сыграл мне на дудке. Поцеловал… оно и получилось.
Глянула исподволь.
— Не осуждаешь?
— За что? За любовь?
— Не любовь это. Не та, что у людей… мы-то иные, в ком кровь полозова сильна. Мы-то любить так, как вы, не умеем… отец жен уважает, бережет, но как отходит их срок, то не льет слез, не горюет. И по нам… я такая же. Думала, что такая… там, в ведьмину ночь, мы все становимся немного людьми.
Слушаю внимательно.
— И я вот… встретила. И решилась. Многие сестры мои так и остаются, на сам, а порой вовсе вниз идут, туда, где в огненных реках плавится золото. Им там хорошо. Я же… так уж вышло, что ночь та мне дитя подарила. Сына. Огнеяром я его нарекла.
— А Всеволод…
— Скоро стало ясно, что тяжело дитяти в подземных чертогах. Слабеньким он был, хотя рос…
Рос, рос и вырос.
— На другой год я хотела его отцу показать. Искала… нашла. Он обо мне и забыл, верно. Другую женой назвал. И у нее дитя народилось, да… а нам он вовсе не обрадовался. Мне обидно сделалось. Но я простила. Забрала сына и ушла. А дождался бы…я бы наградила. Но раз он не царевну выбрал…
Она зашипела.
Простила? Может, и так. Но ведь жива обида. И нет, верно, не в любви дело. А в том, что ей, цесаревне, дочери самого Полоза, другую предпочли.
Пускай.
— Я думала, что буду растить сына. Жить с ним вдвоем… но и того не вышло. А что вышло, то вышло.
Я поежилась. Нет, не знаю, что он был за человеком, тот князь, но вот… если и вправду он там, в яме, то… то это не годы, это сотни лет лежит! Ни жив, ни мертв.
— Три года Огнеяру исполнилось, когда вывела я его к людям. И людям отдала… договор заключила, как делал до того мой отец. И сестры мои иные…
Она замолчала.
И вздохнула.
Тонкие пальцы дрогнули, показалось, что вот-вот вцепятся они в узорчатую ткань да сомнут, сдавят её. Но нет, разгладили, пробежались по узору из крохотных змеек.
— Та женщина, что взяла его, была не из богатых, но добрая… мне про нее змеи говорили.
— А…
— В них тоже капля крови отцовой, так что я их разумею. И они меня. Она стала хорошей матерью моему сыну. Ласковой. Доброй. И он к ней привязался.
Вздох… зависти?
— А князем как стал?