Ведьмино логово
Шрифт:
– И все-таки я не могу понять, каким образом... – Сэр Бенджамен замолк на полуслове с недоуменным видом.
В холле зазвонил телефон. Звонок прозвучал так резко и неожиданно, что все вздрогнули.
– Снимите трубку, инспектор, – попросил доктор Фелл. – Это, наверное, ваши люди, которые производили обыск в доме пастора.
Сондерс вскочил на ноги. Его толстые щеки обвисли, как у больной собаки.
– Это ни с чем не сообразно, это просто... – начал было он.
Голос его звучал ужасно, казалось, он сам себя передразнивает. Потом он запнулся о ножку кресла и снова сел на место. Они слышали, как инспектор говорит по телефону. Когда он вернулся в кабинет, выражение его лица было еще более непроницаемым.
– Все, как вы и предполагали, сэр, – сказал он, обращаясь к доктору Феллу. – Они все осмотрели. Обнаружили мотоцикл, разобранный на части и закопанный в подвале. Там же, в подвале, нашли браунинг, пару перчаток и чемодан, в котором...
– Ах ты, сволочь! – загремел сэр Бенджамен, который не мог поверить своим ушам.
– Стойте! – крикнул пастор. Он снова вскочил на ноги, руки его конвульсивно двигались, словно он царапался в дверь. – Вы не знаете, как было дело. Вы ничего не знаете, одни только догадки... только часть...
– Не знаю, что там было у вас, – прорычал Роберт Сондерс, – я достаточно долго молчал. Я желаю узнать о Томе. Где он? Его вы тоже убили? Сколько времени вы тут играете чужую роль?
– Он умер, – в отчаянии проговорил пастор. – Я не имею к этому никакого отношения. Он умер. Клянусь Богом, я ничего ему не сделал. Мне так хотелось покоя, тишины, уважения, что я занял его место...
Его пальцы бессмысленно шевелились, точно он пытался ухватить что-то в воздухе.
– Послушайте. Единственное, о чем я прошу, дайте мне время подумать. Я просто хочу посидеть здесь, закрыв глаза. Вы слишком внезапно меня схватили... Послушайте, я вам все напишу, все, как было. Вы ведь ничего не узнаете, если я этого не сделаю. Даже вы, доктор. Если я посижу здесь и напишу, вы обещаете оставить меня в покое?
Он был похож на огромного заплаканного ребенка; доктор Фелл взглянул на него, прищурив глаза, и сказал:
– Мне кажется, инспектор, мы должны предоставить ему эту возможность. Он никуда не денется. А вы можете пока погулять возле дома, если хотите.
Инспектор Дженнингс оставался невозмутимым.
– Согласно инструкции сэра Вильяма, сэр, которую я получил в Скотленд-Ярде, я должен выполнять ваши распоряжения. Слушаюсь, сэр.
Пастор приободрился. Казалось, он снова обрел свои прежние манеры, впрочем, это была, скорее, пародия на них.
– Еще одно... э-э-э... еще об одном бы хотел вас попросить. Я настаиваю на том, чтобы доктор Фелл объяснил мне некоторые вещи, так же, как и я, в свою очередь, могу ему кое-что объяснить. Принимая во внимание нашу прежнюю... дружбу, не могли бы вы присесть здесь, рядом со мною, на несколько минут, когда все остальные удалятся?
Рэмпол хотел было запротестовать. Он уже приготовился объявить: «Там, в ящике, лежит пистолет», – как вдруг заметил обращенный на него взгляд доктора Фелла. Лексикограф спокойно раскуривал у камина трубочку, его прищуренные глаза над пламенем спички требовали молчания.
Уже почти совсем стемнело. Инспектор и сэр Бенджамен увели Роберта Сондерса, который в бешенстве грозил преступнику всеми возможными карами. Рэмпол вместе с девушкой вышел в полутемный холл. Последнее, что они видели, был доктор, занятый своей трубкой, и Томас Сондерс, который, высоко подняв голову, с независимым видом направлялся к письменному столу. Дверь за ними закрылась.
18
6.15 пополудни
Заявление
Инспектору Дженнингсу или тому, кто этим занимается: мне теперь известно от доктора Фелла, как все это происходило, я же, в свою очередь, сообщил ему то, чего не знает он. Я вполне спокоен. Мне смутно припоминается, что в официальных юридических документах полагается писать: «в здравом уме» или что-то в этом духе; однако я надеюсь, что меня простят, если я не буду строго придерживаться установленной формы. Я ее просто не знаю.
Попробую быть честным. Это нетрудно, поскольку я решил покончить с собой сразу же после того, как допишу. В какой-то момент у меня возникла мысль застрелить доктора Фелла, когда мы с ним разговаривали несколько минут тому назад. Но я знаю, в револьвере всего один патрон. Когда я пригрозил, что убью его, он жестом показал, как вокруг шеи обвивается веревка, и по зрелом размышлении я решил, что пуля – это гораздо более приличный и опрятный способ уйти из жизни, и положил револьвер на место, оставив его для себя. Я ненавижу доктора Фелла, честно признаюсь, ненавижу его от всей души за то, что он меня разоблачил, однако собственное благополучие мне дороже всего, и я не имею ни малейшего желания болтаться на веревке. Говорят, что это очень больно, а я никогда не умел достойно переносить боль.
Прежде всего позвольте мне сказать в качестве моего последнего слова, что жизнь, если говорить по совести, обошлась со мною не слишком-то справедливо. Я не преступник. Я – человек способный и образованный, всегда был, как мне кажется, украшением любого общества, в котором мне доводилось вращаться. Это отчасти служило мне утешением. Не буду называть свое настоящее имя, не буду особенно о себе рассказывать – не хочется, чтобы докопались, кто я таков на самом деле; но я действительно был в свое время студентом-теологом. Мое исключение из некоей семинарии произошло в результате несчастливого обстоятельства, – такое может возникнуть в жизни любого молодого человека, достаточно здорового и темпераментного, которому его религиозные занятия не мешают увлекаться хорошенькими девушками. То, что я украл деньги, – это ложь, я всегда это отрицал и по сей день отрицаю, так же, как и то, что пытался свалить свою вину на товарища-студента.
Мои родители, люди, лишенные понимания, отказались мне сочувствовать. Уже тогда мне невольно приходила в голову мысль, что жизнь довольно гнусно обходится с избранными своими сыновьями. Скажем кратко: я не мог получить места. По своим дарованиям я бы мог очень быстро добиться высокого положения, если бы у меня была возможность, но возможности-то как раз и не было, разве что заняться физическим трудом. Я занял денег у тетушки (она уже умерла, in расе requiscat! [46] ) и стал бродить по свету. Познал бедность – да-да, раз даже случилось, что мне нечего было есть, – и, наконец, мне все это надоело. Мне хотелось жить на одном месте, в покое и довольстве, пользоваться уважением, вкусить от радостей обеспеченной жизни.
46
Да почиет в мире ( лат. )
Однажды, примерно года три тому назад, я ехал на пароходе из Новой Зеландии и встретил там Томаса Одли Сондерса. Он сказал мне, что благодаря влиянию некоего сэра Бенджамена Арнольда, старинного друга его дядюшки, который никогда своего племянника не видел, он получил прекрасное место. Я хорошо знаю теологию, и мы сделались друзьями на время этого длительного путешествия. Не стоит на этом долго останавливаться. Вскоре после того, как мы приехали в Англию, бедняга умер.
Вот тогда мне и пришла в голову мысль, что я должен исчезнуть, а в Чаттерхэме – появиться новый Томас Сондерс. Разоблачения я не боялся. Мне достаточно хорошо были известны обстоятельства его жизни для того, чтобы я мог занять его место, а дядюшка никогда не покидал Окленда. Нужно было, конечно, поддерживать переписку, но свои редкие письма я печатал на машинке, а подпись нашел в паспорте Сондерса и так хорошо научился ее подделывать, что не боялся разоблачения. Сондерс учился в Итоне, но университетское и теологическое образование получил в колледже Святого Бонифация в Новой Зеландии, и было маловероятно, что я встречусь с кем-нибудь из его старых друзей.