Век Наполеона. Реконструкция эпохи
Шрифт:
Сдача Москвы для русских людей была делом непредставимым, запредельным, как реагировать на это, никто не знал. Как всегда, от великого до смешного было рукой подать. Московский полицмейстер, по воспоминаниям Николая Тургенева (дальний родственник Тургенева-писателя), оставляя город, послал царю донесение. Обращаясь к императору, чиновник по протоколу не мог написать «имею честь сообщить», а должен был всякий раз упоминать, какое его по этому поводу постигло счастье. Поэтому рапорт начинался словами: «Имею счастье известить Ваше Величество, что французы заняли Москву…»
Пишут, что император, получив первое сообщение о том, что Москва оставлена французам,
9
Утром 2 сентября Великая Армия увидела Москву. Сержант гвардии Бургонь (впервые его воспоминания были опубликованы в России в 1898 году, я же цитирую его по изданию «Правда-пресс», Москва, 2005 год) увидел русскую столицу с Поклонной горы около двух часов дня: «Был прекрасный летний день; солнце играло на куполах, колокольнях, раззолоченных дворцах.
Многие виденные мною столицы – Париж, Берлин, Варшава, Вена и Мадрид – произвели на меня впечатление заурядное; здесь же другое дело: в этом зрелище для меня, как и для всех других, заключалось что-то магическое…».
В 3.30 пополудни гвардия вступила в Москву. Еще в предместье на гвардейцев кинулись какие-то люди с вилами, ружьями и пиками. Бургоню запомнился старик «в овчинном полушубке, стянутом ремнем, длинные седые волосы развевались у него по плечам, густая белая борода спускалась по пояс», который с вилами бросился на тамбур-мажора, посчитав его из-за позументов и галунов «чем-то вроде генерала». Гвардейцы отобрали у старика его оружие, а его самого сбросили с моста. «Далее нам встретились и другие русские, стрелявшие в нас; но так как они никого не ранили, то и у них просто вырывали ружья, разбивали, а потом спроваживали ударами приклада под зад».
Примерно с таким же сопротивлением столкнулся вступивший в город в два часа дня Висленский легион: «У одного дома раздался громкий крик. Рослый парень в праздничном синем кафтане, порядком подвыпивший – это был второй виденный мною москвич – вышел из запертого дома и хотел пробраться через улицу в другой дом. Не говоря ни слова, он раздвинул солдат, наполнявших улицу. Так как перед вступлением в город строжайше приказано было людям обращаться с обывателями ласково, то они промолчали; но когда разгулявшийся детина слишком невежливо затронул офицера, последний выругал его и погрозил ему шпагою; тогда и солдаты накинулись на москвича. А москвич и ухом не повел; он только сбросил с себя кафтан, обнажил свою грудь и закричал: «Ну, сажай холодное железо в русскую грудь!» Эта выходка озадачила всех; никто не вымолвил ни слова. Мужик как ни в чем ни бывало пошел дальше, отворил ворота в небольшой домик и тщательно запер их засовом, как мы могли расслышать явственно», – записал офицер легиона Брандт.
Куанье, который был послан в Москву с депешей для Мюрата, пишет о более серьезном эпизоде: «нас встретил град пуль из окон арсенала. Мы повернули назад, двери арсенала были открыты настежь, на первом и на втором этажах было полно пьяных солдат и крестьян. Началась бойня; те, кому удалось бежать, скрылись в церкви».
Уже тогда французов удивила пустота на улицах. «Не было видно ни души, даже ни одной женщины, – удивленно пишет Бургонь, – и некому было слушать музыку, игравшую «Победа за нами!». Гвардейцы решили, что москвичи, робея, подсматривают через щелки ставен.
Час гвардейцы шли по Москве до Кремля, однако перед ним повернули влево и вышли к дому, который Бургонь называет «губернаторский» (скорее всего, это был не дом Ростопчина на Лубянке,
«Час спустя после нашего прибытия начался пожар», – отмечает Бургонь. Значит, первый огонь полыхнул в Москве около шести вечера 2 сентября. В семь загорелось за «губернаторским» домом, а отправившийся туда патруль был обстрелян и вступил в настоящий бой с девятью русскими. Вряд ли это заняло много времени, но когда патрульные, в числе которых был и Бургонь, решили вернуться к полку, оказалось, что пройти прежней дорогой невозможно – «пламя справа и слева образовало сплошной свод». Только в два часа ночи патруль Бургоня выбрался к полку, дав по городу круг – за это время к патрулю прибились другие солдаты, а также две русские актрисы с 12-летним мальчиком.
К тому времени, совершив первый рейд по домам москвичей, их кладовым и погребам, гвардия уже не походила на самое себя: «наши солдаты были одеты кто калмыком, кто казаком, кто татарином, персиянином или турком, а другие щеголяли в дорогих мехах… – писал Бургонь. – Некоторые нарядились в придворные костюмы во французском вкусе, со шпагами при бедре, с блестящими, как алмазы, стальными рукоятями». Этим необычайным маскарадом и грандиозной попойкой закончили французы первый день в Москве.
10
Пока гвардия перестреливалась с русскими, инспектировала винные погреба и переодевалась к «маскараду», великий завоеватель ждал на Поклонной горе депутацию с ключами от города.
В октябре 1806 года ключи от Берлина Наполеону вручил прусский принц Хатцфельд (сам Берлин украсили флагами) – наверное, и в России Наполеон ждал, что вот-вот приедет какой-нибудь принц. «Наполеон думал, что сдача русской столицы совершится таким же порядком, как сдача Вены», – насмешливо пишет Николай Муравьев. И это после трех месяцев шедшей против всяких правил войны! Известие, что Москва пуста, потрясло Наполеона. Федор Корбелецкий, по случайности попавший во французский плен чиновник министерства финансов, находясь в этот момент в свите Наполеона (французы «консультировались» у Корбелецкого в тех случаях, когда не могли объяснить себе происходящее, а отсутствие в Москве жителей было как раз из таких), записал: «он представлял собой человека, беснующегося или мучимого жестокими конвульсиями, что продолжалось битый час: и во все это время окружавшие его генералы стояли перед ним неподвижно, как бездушные истуканы, и ни один не смел шевелиться».
К Наполеону все же привели какую-то депутацию, частью состоявшую из имевшихся в Москве иностранцев – в ней были, например, Фредерик Виллерс, преподававший в Московском университете французский язык, и смотритель университетского музея Ришар. Ростопчин в своей книге «Правда о пожаре Москвы» ядовито описывает: «депутация города Москвы состояла из дюжины простых людей, очень худо одетых. Представлявший в сем торжественном случае и дворянство, и духовенство, и чиновников и купеческое сословие был ни что иное как типографский фактор. Наполеон, видя всю странность такой комедии, обратился к нему спиной».