Век перевода (2006)

Витковский Евгений Владимирович

4

Куда пропали вдруг веселые танцоры, и сладкие мелодии, и хоры на ветвях? Зачем поблекли милые плоды, и смех умолк в кустах? Как побелела глупая рука!.. утихла ваша кровь… Склонясь к земле, почтением исполнен сад. Теперь Messieurs, Mesdames, a table, s'il vous plait [14] . И всё же я скажу вам кое-что еще: С недоумением глядел отряд моих дроздов на вас, и выпала роса тяжелая на вас — как послесловие великих дел.

14

Дамы

и господа, пожалуйте к столу (фр.).

ДЖОН КИТС ^{126} (1795–1821)

La belle dame sans merci [15]

Ax, бедный рыцарь, что с тобой? Ты бледен, краше в гроб кладут; Засох на озере камыш И птицы не поют. Ах, бедный рыцарь, что с тобой? Скитаешься, страданье для; Полны у белок закрома, И скошены поля. Я вижу лилию во лбу, В испарине ты занемог; И слишком рано у тебя Увяли розы щек. Я встретил деву на лугах, Дитя, волшебная краса, Длинноволоса и легка, И дикие глаза. И усадивши на коня, Я не сводил с нее очей; Склонила голову она И пела песню фей. Я сплел ей девичий венок, Запястья, пояс анемон, И видел страсть в ее глазах, И сладкий слышал стон. Коренья пряные нашла, И мед, и манник полевой, И мне на языке чудном Клялась в любви святой. В чудесный грот меня ввела, Вздохнула, и стекла слеза, И поцелуем я закрыл Печальные глаза. И задремали мы во мху, И видел я — о боль сама! — Мой сон последний там в тени Холодного холма. Шли предо мною короли И воины — бледны, слабы, Вопя: «La belle Dame sans merci, Мы все твои рабы!» Мне снилась судорога губ, Зловещего оскала тьма, И пробудился я в тени Холодного холма. И потому я здесь пока Скитаюсь, одинок и худ, Хоть и засох уже камыш И птицы не поют.

15

Название поэмы средневекового французского поэта Алена Шартье, букв.: «Прекрасная дама, лишенная милосердия».

ВЛАДИМИР ЛЕТУЧИЙ ^{127}

ТЕОДОР КОРНФЕЛЬД ^{128} (1636–1698)

Песочные часы

ЗИГМУНД ФОН БИРКЕН ^{129} (1626–1681)

[Крест]

ИОГАНН КРИСТОФ МЕННЛИНГ ^{130} (1658–1723)

[Гроб на подставке]

РАЙНЕР МАРИЯ РИЛЬКЕ ^{131} (1875–1926)

Сонет

Новое, друзья, совсем не то, что машина руки замещает. Пусть вас эта новость не смущает — вспомнит ли о ней назавтра кто? Всё равно Вселенная новее, чем и кабель, и высотный дом. Видишь — звезды; нет огня старее, новые огни затмятся в нем. И трансмиссию не приневолят колесо

грядущего вращать. Вечность только с вечностью глаголет. Даже то, что было, не познать. И стремится будущее в дали вместе с тем, что мы в себя вобрали.

Витольду Гулевичу

Счастливы, кто знает, что за речью несказанное стоит, что оно в своем добросердечье нас в неизмеримом единит! Перекинуть мост общенья каждый волен свой: лишь бы встреченные восхищенья пребывали радостью одной.

Преходящесть

Время — летучий песок. Как медленно убывает зданье, чей счастлив покуда статут. Жизнь вечно веет. И без связи уже выступают колонны — и ничего не несут. Но разрушенье: разве печальней, чем возвращенье фонтана к бассейну — блестящим дождем? Перетирают нас зубы извечного превращенья, пока наконец не проглотит нас оно целиком.

Диалог

— Ах, помоги поточней ты нужный найти оборот: в оборванных звуках флейты, видно, пропал переход, когда твой лик угасает, всё еще страстью палим… — Танцовщицы предъявляют, слова не надобны им. — Ты себя расточала в движеньях и жестах, как шквал, и сразу другой предстала, но я твой отказ понимал, как будто бы в нем страдает то, что стало моим. — Танцовщицы не теряют, себя раздаряя другим. — Но у такого стремленья нет последней черты. Чтобы ушла в движенье снова, легкая, ты, тщетно мой крик взывает к флейтам и скрипкам немым. — Танцовщицы умолкают вместе с пространством своим.

«Коснись волшебной палочкой былого…»

Коснись волшебной палочкой былого, что громоздится грудою ничьей, и мальчиком себя увидишь снова и испытаешь преданность вещей. Коснись еще раз — и глаза любимой рассеют на мгновенье забытье: о, чистый свет, на небесах хранимый, с прикосновеньем перейдет в нее. И в третий раз коснись, признав смиренно, что время чудной силы истекло, пребудь самим собой и откровенно поведай, что с тобой произошло.

Эрос

Маски! Маски! Чтобы от сиянья не ослепнуть вмиг, когда придет он, как летнее солнцестоянье, и прервет весенний хоровод. Тишина, ни говора, ни гама. Все напряжены… Далекий стон… И вселяет, как во чрево храма, дрожь неописуемую он. Ах, забылась, ах, совсем забылась! Бог и скор, и юнолик. Повернулась жизнь, судьба свершилась. И внутри поет родник.

«Ты повернулось, окно, празднично к звездному миру…»

Ты повернулось, окно, празднично к звездному миру с самых начальных времен; всех пережить ты смогло — лебедя даже и лиру; лик твой обожествлен. Форма, что в стены домов проще простого вписалась, далью даруя людей. Даже пустая дыра в брошенном доме казалась светлой по воле твоей. Брошен судьбою сюда ветром извечных лишений, счастья, потерь и обид. То же созвездье в окне из череды превращений перед глазами стоит.

Прогулка

Иду, а взгляд уже на перевале, где дальний отблеск солнца не погас; в нас что-то есть от высоты и дали, неодолимо страждущее в нас, — чья суть вдруг обретает достоверность и вслед за светом тянется из тьмы; с безмерностью встречается безмерность… Но чувствуем лишь встречный ветер мы.

ПАУЛЬ ЦЕЛАН ^{132} (1920–1970)