Так наважденья сна сереют утром: радостьПовыдохлась. Фавора дни прошли.Забавы утомили. ОказаласьЗлым мороком любовь. И мне теперь брестиДолиной скорби. Разум, как свеча,Еще чадит. Игралище судьбы,Гляжу я вслед волне, что унеслаВсё, кроме горечи. И все мои мольбыТеперь — о смерти. Путь утратив правый,Бреду, оставив за спиной весну.Мне лета не обресть. Подлунной славойНе дорожу давно. И все-таки прошу:Пусть будет скорбь вожатым и оградой,Сквозь холод старости ведя к иным отрадам.
«Время, расчетливый ростовщик…»
Время, расчетливый ростовщик,Юность нашу берет в оборот,Нашу радость, наш восторг и порыв,Зная заранее, что вернетПрахом и тьмою могилы
долг,Смертной чертой подведя итог.Но покуда Ты — мой Доверитель, Господь,Знаю: встретятся вновь дух и плоть.
Тебе остается — всего-то не забывать,коли связался с нею, о паре вещей:она открывает пути,она поджидает в конце всех путей.Но об этом не стоитзадумываться, не стоит, ибоона — таковаи таков — ты.Просто не надо упоминать ее имя.Она любит тебя, по-своему: любит.И ты ее любишь, по-своему.Что до имен… Назови свою бабу коровой — и всё,твоя песенка спета, так что говорить о богине?Покуда ты жив (ты ведь хочешь пожить?),будь почтителен, называй еетысячей прозвищ: незабудкой волоокой,маргариткой собачьего взгляда,цветком золотым, белой лилией, лилией благоуханной,хризантемой цветущей,чем угодно, но главное — не произноси ее имя,имя волоокой богини,что начинается с Г,а потом идут Е, Р и в конце — А,— понятно, о ком я?О той, что снисходит под покровомНочи Солнцестоянья, в сопровождении Звездного Пса(его кличут Сириус), пса — охранника и убийцы,о той, в чьей власти время начала и время конца:снисходит — и расцветают цветыи цветут, умирая, чтобы семенемстать, бросить плод свой на ветер, и снова взойти, —так примни же ковер маргариток. Но помни о псине;его зовут Черным Псом:если глянет он на тебяжелтым косящим глазом,глянет, поверх плеча твоего— жизнь твоя и всё вокруграссыплется черной горячей золою.
Теперь-то я понял:мне всегда выпадалобыть чем-то вродефотокамерына автоспуске,трубы водосточной,по которой водатак и хлещет,чем-то вроде цыпленка,которому шеюсвернут к обеду,чем-то наподобие планав голове мертвеца.Любое из определенийгодится, когда вспоминаешь,а как оно всё началось?Об этом — Зуковски:«Родился слишком юнымв мир, что стар, слишком стар…»Век шел полным ходом,когда я явился,теперь он подходит к концу,и я понимаю:недолго осталось.Но как твердила мама:А по-другому неужто нельзя?Почему было нужноубить всё и вся, почемуправота обернулась ошибкой?Я знаю: тело нетерпеливо.Я знаю: голос мой слаб, разум так себе.И всё же: любил и люблю.Не хочу сантиментов.Просто хочу знать — здесь я дома.
Средневековый город: скаутская формаЯпонских школяров — на улице? Снегопад,Что ложится на землю при мысли о снеге?Красота образов? Очередная попыткаУбежать от идей, как в этом стишке? МыВозвращаемся к ним, будто к женам, уходяОт возлюбленных — страстно желанных. ТеперьИм придется поверить и в это,Как поверили мы. Школа причесалаНам все мысли: осталась равнина,На которой всё голо. Закроешь глаза —И предстанет пустыня, до горизонта.А теперь распахни взор, взгляни: вертикальная тропка.Что нам даст восхожденье? Нарвем ли цветов?
Где и когда я потерял твой след?Сеющие опустошение кричат о мире.Когда
ты уехала, всё было кончено, камни погребены:Беззащитным оружие не пристало.Когда горный тур трется о скалы, кто станетСбирать его шерсть с каменистых отрогов, на пряжу?О Ткач, полотно Твое гладко, но кто жевзвесит руно на весах справедливых?Сеющие опустошение кричат о мире.Что за ангелы ночью застыли на страже у врат Эдемских?Память, гончая сука, готова бежать по следу.Фары армейских конвоев, ночь напролет через город ползущих,как караван сквозь пустыню, — всю зиму, из ночи в ночь, время остановилось,запах солярки и мятой травы.Разве спросишь пришедших: с этим миром покончено?В водах озера храм с мечетью застыли — отразившись — в объятьях друг друга,Готова ли ты их осыпать шафрановой взвесью — столетья спустя,в той стране, где я не смог оторвать от себя твою тень?В той стране, куда мы уходили в ночи, неся двери домов пред собою,чтобы в дом не забрались воры.А дети несли в руках окна — чтобы видеть.Ты шла вместе со всеми, в коридоре огней.Когда выключен свет — можно ли не порезаться об осколки?Я потерял твой след.Когда-то я был тебе нужен. Ты жаждала видеть во мне совершенство.В разлуке ты отточила мой образ. Я стал Врагом.Жизнь превращается в память, чтоб в ней затеряться.Я — все утраты твои. Ты не можешь простить мне.Я — все потери твои. Твой прекрасный враг.Воспоминанья, твои и мои, здесь сольются:По адской реке я проплывал через сад Эдемский —фатоватый призрак, укрытый ночью.По адской реке, в лодочке сердца: волны как из фарфора,ночь тиха. Лодочка-лотос:я плыл — на вянущем цветке лотоса — в направлении нежного бриза,может, хотя бы у ветра есть ко мне жалость.Если бы только ты могла быть моей —что тогда невозможно было бы в мире?Я — все утраты твои. Ты меня не простишь, никогда.Память идет по следам, будто гончая сука.Я не знаю вины за собой. Непрощенный.Сокровенная боль, о которой не скажешь.Нет ничего, что нельзя бы простить. Не простишь.Если бы только была ты моей…Что бы тогда невозможно было бы в мире?
«В пустыне, где брожу я, только тени, отброшенные…»
В пустыне, где брожу я, только тени, отброшенныеГолосом твоим. Движенье губ, дрожащих как мираж.Былье и пыль, что разделяют нас, — когда-то ты моглаЗаставить пустошь расцвести кустами роз.Касанье воздуха — так ты лица касалась поцелуем. Разгораясь,Тягуче-медленно, — и запах мускуса. И дальшеЗа каплей капля, там, над горизонтом сияетВлага на лице разгоряченном.Память ладонью гладит Времени лицо, касаясьЕго, заботливо и осторожно, будто длитсяТо утро расставанья, будто вечер еще вернетТебя в мои объятья, обнаженной.
(Вот и весна наконец)Смех и крики бегущих мимо детейкроны деревьев взметнулись зеленью водопадавверху спешат облакастарик замирает,будто от толчка в спинуЗдесь когда-то был садкогда-то, давным давно
Двое
Только твое дыханье отделяет меня от бездны — тьмы ночной.Я — ветер, я — охотник, что гонит кровь твою по жилам, будто зверя,и голоса садятся, стоит нам назвать по имени друг друга…Утлые слова, что переправят нас на берег утра…Чем суждено им стать в том темном зазеркалье,где вожделенье — палая звезда, игрушка смерти?
Картинка
Лета нет и не будетЕсть лишь волна весныидущая по летним пейзажами тянущая за собою осеньЛето так коротко: коротко, как жизньЕдинственное, что от лета уцелеетзастывшее короткое мгновение во времениПочти как память: отраженьедеревьев в озере лесном
Лошади
Они не знают, что они — лошадиОни восходят на холм, на вершину холмаИ стоят — силуэты на фоне неба,Медленно впитывая его сияниеА потом несутся, несутся как ветер, как пламяпо высокой траве, несутсяв замедленной съемке сквозь кинозал ночиОни не видят снов. Они сами становятся снами,снами земли: в них лошадистелятся в скачке, будто огонь по траве.