Век перевода (2006)

Витковский Евгений Владимирович

ГЕОРГ ГЕЙМ ^{182} (1887–1912)

Тучи

Вы — тени мертвых. Некто к Ахерону, К ладье, осевшей от скончавших век свой, Ведет вас в бурю. Ливень. Крики. Бегство. Смешалось всё, и нет вам угомону Вы — знамя Смерти, символы и вещи. Кароччо [21] , геральдические твари. На горизонте свесившись, зловеще Белеют стяги, хлопают в угаре. Вы как монахи, телом укрывая От ветра траурные свечи. Плечи Покойников, что гроб несут далече, А в нем — мертвец сидит не унывая. Утопленники. Выкидыши. Точки — От петли — синие вкруг шей в узоре. Уморенные голодом на море. В паху — чумные язвочки-веночки. В процессии покойников — калеки. Несутся дети. Скачут вслед хромые. Слепцы с их палками — вперед! — немые, Кричащие — вслед за молчащим Неким. Как пастью ветр дохнул — и листья в лет, Как филины на черных крыльях в ночь, Чудовищный сей поезд мчит вперед, От света факелов багровый, прочь. По черепам бьют, как по барабанам. Трещат рубахи их, как будто парус Вздувается, белес. Ярясь и жарясь, Изгнанники рыдают хором рваным. И в муке зарождается псалом, Сквозь ребра сердце

алое мерцает. И теми, кто истлемши восклицает, Высокий крест уж в небеса несом. Внесли Распятие, что ж, смерть — созданьям. И буря пронеслась между покойных. Стенанья восстают из моря в стройных Шеренгах туч, и несть конца рыданьям. И воздух серый стал чернее морга. А крылья Смерти дьявольски летучи. Настала ночь, но тучи, тучи, тучи Неслись в чудовищные склепы Орка.

21

Карроччо (итал. Carroccio) — четырёхколёсная повозка-алтарь, на которой закреплялся большой прямоугольный флаг (штандарт), буксируемая волами. Примечание сканериста.

Колумб

12 октября 1492

Не будет больше океана, ада, Ни соли в воздухе, ни черных гроз, Ни пустоты, пока хватало взгляда, Откуда лунный шар вползал и рос. Уже кружатся синие с усильем Большие птицы на большой воде. И лебеди огромные, чьим крыльям Петь слаще арфы — где мы, Боже, где? Уж новые созвездья новым хором, Безмолвным, словно рыбы, восстают. И, одурманены жасминным мором, Матросы спят, забыв про тяжкий труд. И грезит генуэзец, в ночь склоненный, В ночь уносясь, когда внизу, тонки — Стеклянные цветы в воде зеленой, И орхидей на дне цветут венки. И города, как на огромной льдине, Отражены на тучах там и сям. И словно сон о солнечном притине [22] , Льет золотом ацтеков дивный храм. И тонет в море. Белый, догорает, Дрожит в волнах туманный огонек — Как звездочка, Сан-Сальвадор играет, Блаженно дремлет. Срок уж недалек.

22

Притин — 1. Муж. (тин, рез, грань) место, к чему что приурочено, привязано; предел движенья или точка стоянья чего. 2. Наивысшая точка на небе, до которой поднимается солнце. Примечание сканериста.

На север

Багрово вздулись паруса на вантах. Карбасы чертят воду серебром. Свисают сети, тяжкие добром От красноперых тел чешуеватых. И снова — к молу, где от близкой мги Дымится город. Двигают домой. Огни домов — расплывшись по кривой, На темных волнах — красные круги. Восток синеет. Каменной плитой Недвижно море. День нагнулся, чтоб Пригубить свет, и обнажил свой лоб, Венок теряя красно-золотой. Вдали мерцает тучка золотая — От янтаря той рощи, что смогла Отстать от дна, когда курится мгла, Но желтыми ветвями в ночь врастая. На них висят утопшие матросы. В воде, как водоросли, волоса. И звезды, замерзая, наги, босы, Зеленый мрак покинут в полчаса.

Вечер

День погрузился в пламенный багрец. Бежит поток, невероятно ровный. И парус. И, как вырезал резец, Там рулевого силуэт огромный. На островах осенние леса В прозрачность неба — головою рыжей. Из темной глуби леса голоса — Мелодией кифар, но тоном ниже. Мгла на востоке льется бутафорно Синим вином из погребальной урны. А ночь, закутавшись хламидой черной, На тени встала, словно на котурны.

Осень

Из леса фавны выйдут — загляденье. Осенний хор. Чудовищный венок. Рог загудел. Под сиплое гуденье Несутся впляс они: копыта вбок. Трясется шерсть могучая на ляжках, Бело-черна — руном домашних коз. Торчат рога и виноград в кудряшках Листвы бягряной и созревших лоз. Бьют рогом, бьют копытом. Вечно пьяны. Бьют фирсами по выступам в скале. На солнечных полях звучат пеаны — Грудь колесом. Всегда навеселе. Испуганные звери, сбившись в стаи, Бегут скачками длинными от них. Лишь бабочки, над пьяными взлетая, Пьянеют сами от цветов иных. К ручью теперь, где, раздвигаясь плавно, Впускает их, прошелестев, камыш. Копытами вперед сигают фавны, Грязь соскребая с волосатых грыж. Дриады на ветвях играют в дудки, С деревьев слышится их легкий смех. И фавны вверх глядят. Лоснится жуткий, Как будто маслом орошенный, мех. Взревев, на дерево ползут крутое, И от желанья набухает член. И эльфы — врассыпную. В золотое, В полдневный сон, в молчанье, в грезы, в тлен.

Офелия

I В венке из кос — крысиное отродье, А пальцы в кольцах двигаются, как Плавник, и вот в чащобах многоводья На дне реки она плывет сквозь мрак. Остаток солнца, озаривши тьму, Упал в тот ящик, где несчастный мозг. Зачем мертва она? Сквозь тихий всплеск, Одна, сквозь папоротник, почему? А ветер спрятался в камыш. Вспугнул Мышей летучих, как рукой. Как плащ Намокший, рой крылом висит. Как гул Безмолвный над рекой. Как тихий плач, Как тучи ночью. Белый угрь на грудь Ее скользит. Мерцает в светляках Лицо. Листва льет слезы в ивняках Над мертвой мукой, что пустилась в путь. II Хлеба. Посевы. Солнца красный пот. Спит в поле желтый ветер. Всё она Уставшей птицею плывет. Одна. И лебедь под крыло ее берет. Синеют веки. Под кристальный звон Косы в лугах, мелодию полей, Ей поцелуй приснится, что алей Кармина. Вечный непорочный сон. Всё мимо, прочь. Где грохот городов Бежит к реке. Где белый мчит поток, Пробив плотину. Эхо-молоток Бьет по воде. Где странен, дик, бредов Гам улиц людных. Колокольный гул. Где визг машин. Борьба. Где в окна, кат, Столь угрожающе глядит закат, Что в небо вдруг подъемный кран шагнул, Гиганторукий негр, тиран, Молох, И черные рабы простерлись ниц. Иль тысячами тяжких верениц Влекутся на продажу: мост оглох. Поток ее, незримую, укрыл. Но где она плывет, там рой людской Висит над ней туманом и тоской: Крылом ли, тенью, или тенью крыл. Но мимо, прочь. Ведь даже летний день На западе себя сжигает в мрак, Как жертву. И в темно-зеленый злак Усталость превращается, как тень. Поток несет ее, одну, во тьму, Не заходя в зимы печальный порт, Вниз по теченью времени. Вперед. Сквозь вечность, от которой даль в дыму.

Ученые

Сидят по-четверо за темным кантом Светильника, зарывшись в стол зеленый. Как осьминог над трупом, удивленно Нависла лысина над фолиантом. Бывает, руки возникают в пятнах Чернильных. Вспархивают немо губы. Язык, что красный хоботок сугубый Над римским правом — маятник отвратных Гримас. По временам они, как тени, На белой расплываются стене. Их

голоса всё дальше, всё смятенней. Но вдруг их пасть растет. Слюна писак Бушует. Тишина. Мир в белой пене. Параграф с краю зелен, как червяк.

Черные видения (I–VI)

К выдуманной возлюбленной

I Во тьме аскез печальных ты уснула, Отшельница, под белым платом спишь, Твоею прядью тленною взмахнула В провалы впавших век ночная тишь. И поцелуев мертвых отпечатки Легли на губы кратерами ран. Уже червей прибывших танец гадкий В могильной сырости височной дан. Как доктора, они втыкают в тело Пинцеты хоботков, пускают в нем Чудовищные корни. Как сумела б Ты их прогнать? Ты проклята живьем. Огромным колоколом над могилой Свод неба, черный, кружится — над злой Твоей зимой. И снегопад постылый Задушит всех, кто плачет под землей. II Вокруг могил — моря из желтых зарев: В ночи горят акрополи столиц. И робких сих огнем в глаза ударив, Смерть гонит мертвых, как со стен синиц. Как дым клубясь, они с печальным стоном Летят над полем, где одни волчцы. На росстанях садятся роем сонным, Как сброд бездомных в хлюпанье грязцы. Всегда оглядываясь с веток лысых, Куда их вихрь швырнул — не верят. Но Для них закрыт их город. Вихри в высях Кидают их пустых пространств на дно. Где город мертвых? Вялы, сонны лица. И в строгом пламени заката встал Загробный мир, портовые столицы, И черных парусов упругий вал. И флаги черные вдоль улиц длинных. Кварталы нежилые. Белый свод Небес, проклявших их. Колоколиных Глухих раскачиваний вечный ход. И черные мосты в поток халатом Швыряют тень, вращаясь посолонь. И губы жжет багровым ароматом Лагун встающих пляшущий огонь. И город испещрившие каналы — В лесах из лилий. Ветер недвижим. И на носу гондол, где лампы алы, Огромные матросы. Нимбы им Нарисовал закат, и самоцветы Их глаз бездонных обнял вечный снег Небес, чья высь в зеленые просветы Впустила месяц на какой-то век. И с завистью покойники с деревьев Глядят на спящих в нежном царстве том. Тоска их гложет по закатам древним И небесам, объятым сплошь огнем. Тогда Гермес кометой голубою, Сотрясши ночь полетом вихревым, Свергает в бездну их, и, дико воя, Песнь затянув, они влетают в дым. Всё ближе города, где жить им скажут, Откуда ветры золотые бьют. Врата им губы аметистом мажут, Целуя в шахте погребенный люд. И города, серебряные в доке Луны, их летним потчуют вином, Когда огромной розой на востоке — Рассвет полночный, и светло, как днем. III Весенним ветром над тобой во гробе Они, приветствуя тебя, летят. В их жалостливой соловьиной дроби Твой лоб из воска нежностью объят. Их шелковые пальцы муку злую Мою передают. Как листьев лет, К твоим ногам кругами поцелуи Падут, как голуби, на мертвый лед. Они и ночь поднимут, дорогая, Взметая факелы огнем шутих, В ладони белые твои влагая Застывший мрамор долгих слез моих. Они тебя одарят ароматом Из розою наполненных амфор. И шелк волос твоих тончайшим платом У врат небесных зыблет звездный хор. Они воздвигнут пирамиды, чтобы На высочайшую твой черный гроб Внести, и солнце чтоб в припадке злобы Вливалось в кровь твою и жгло твой лоб. IV И солнце, в облаке цветов слепящем, Орлом слетит к вершинам этих пик. И пурпур губ с их плачем, нежно спящим, Прольет светило на чудесный лик. Тогда свое возьми в ладони сердце И покажи святыням тихим там, До побережья неба чтоб зардеться Могло огнем по царственным волнам, На море мертвецов — твоею славой. И встанут паруса вокруг твоей Огромной башни, тучей златоглавой, Последней песней на закате дней. И всё, что я во сне сказать успею, Священники воскличут в трубы. Так Провалы бухт наполнят стоном, спея, И жалобный тростник и черный мак. V И мрачный месяц засияет гранью — Так глубоко рубин в земле блеснет. В ручьи волос твоих, горящих ранью, Влюбившись, он над городом уснет. И мертвецы потянутся из склепа, Вокруг тебя слетаясь, мотыльки, Светящиеся сослепа, нелепо, Как сквозь стекло, лиловые полки. VI И во главе таинственного войска Пойдешь в страну таинственную ты, И я — вослед. Твою ладонь из воска Покроют поцелуи, как цветы. Через края небесные прольется На остров мертвых — вечности поток, На западе костер теней взовьется, И горизонт растает, как дымок.

Umbra vitae

На улицы все высыпали (в гробе ль Увидишь знамения неба!), башен Летят зубцы, кометы дерзкий шнобель Вот-вот их клюнет, кровью разукрашен. Астрологи на крышах, звездочеты — Трубою тычут в небо, телескопом. И маги выползли из нор — да что ты! — Одно светило заклиная скопом. Уродства с немощами, черный саван, Вскачь из ворот летят. Больными койки Оседланы, тут вой и корч гнусавый, И на гробах иные — как с попойки. Самоубийцы шляются ночами, Самих себя перед собою ищут, Как метлы, в три погибели, руками По бездорожью, пыль сметая, рыщут. Ведь сами пыль. И землю волосами Устлав, побудут здесь еще минуту. И прыгают — чтоб в смерть скорей! — носами Безжизненными въехав в землю будто. Но дергаются вроде. В поле звери Им слепо рогом протыкают брюхо. И вытянувшись, словно в смерть поверя, Они лежат. Шалфей им лезет в ухо. <Год мертв уже. Опустошен ветрами, Как мокрое пальто над головою. И грозы вечные, кружа над нами, Из бездны в бездну проплывают, воя.> Уже моря, словно желе, застыли. Повисли корабли на гребнях, крупны, Гниют униженно, застрявши в иле, А небеса, как прежде, недоступны. Мертвы деревья и зимой и летом, Мертвы навеки, как мертвы предсмертно, И над дорогами, гнилым скелетом, Костями-пальцами дрожат манерно. Кто умер, тот полувстает, пытаясь Сказать хоть слово. Слово улетает. Где жизнь его? Стекляшками вонзаясь В пространство, взгляд летит куда-то, тает. Крутом лишь тени. Облик их не явлен. И сны под дверью шастают без шума. А кто проснулся, будет, днем подавлен, Век целый с век стирать свой сон угрюмый.

ДЖОН КЛЭР ^{183} (1793–1864)

К облакам

О облака! Прелестницы, красотки, Как вы резвы, как любите покой, Охотничьей не лишены походки, В прозрачнейшей накидке шерстяной; Иль в трауре, как черная — рекой — Вода и глубь, что медленнее лодки, Вселяющая ужас, Боже мой, Твоим величьем в чей-то разум кроткий, Что с восхищением глядит на грозы; А я люблю ваш видеть сон, такой Разнообразный, как метаморфозы Небесных зорь над горною страной, Когда встает над рощею весной Рассвет, и в дреме вы на окоеме, И, как скрывают истину порой, Вы Око дня скрываете; в истоме Так я смотрел на озеро с игрой Небесной, вверх стремясь, где б можно было Сорвать покровы с мягкой пеленой, Обставшей ум, когда луна — могила, Чтоб взгляд Того поймать, в Ком блеск и сила, Кто царствовать велел вам надо мной.