Вексель Билибина
Шрифт:
Нервы были напряжены, и, может быть, поэтому он особенно остро примечал во мраке все красивое: светящиеся воронки, образующиеся от каждого удара веслом, призрачные сверкающие полосы от движения каких-то рыб или неведомых животных, рассекавших под днищем густую черную воду… И откуда это фосфорическое свечение?..
Вдруг Валентин услышал, что шум прибоя изменился — стал тише и мягче, осторожно направил вельбот к берегу и не скомандовал, а попросил:
— Потише ход, ребята…
Они опустили весла, притормозили. Нет, шум прибоя не усиливался, здесь берег явно пологий.
— Сейчас будем купаться, — пошутил Цареградский.
Геологи оказались на узкой галечной полоске. Перед ними высились темные скалистые горы, вершин которых в тумане не было видно. На берегу валялось много наносника… Собрали что посуше, разложили костер, обогрелись, обсушились, подкрепились, натянули брезентовую палатку. Она была на четверых, а залезла в нее вся семерка. Страшно усталые, спали без просыпу.
Утром тумана как не бывало. По глубокой узкой лощине, где шумел и пенился ключик, взобрались на высокую гору. Она и соседние сопки круто обрывались к морю, а в сторону материка полого переходили в равнину со множеством небольших озер. Одно из них было довольно большим. Прошли к нему, обследовали берега, попробовали воду и предположили, что это озеро, как и все остальные, лежит на дне бывшего моря. Скалистые горы у берегов очень молодые и навряд ли содержат полезные ископаемые.
— Золота здесь определенно нет, — сказал Билибин.
И Цареградский подумал, что нет смысла искать в этих местах древние остатки флоры и фауны. И оба они решили возвращаться в Олу. Казанли с рабочими оставался устанавливать астропункты. Билибин же и Цареградский, думая, что до Олы недалеко — с горы она была хорошо видна, — взяли банку консервов, пачку галет и в пять часов вечера попрыгали по кочкам.
УЛАХАН ТАЙОН БИЛИБИН
Макар сидел в темном углу юрты, низко опустив голову. Он даже не поднял глаза на вошедших гостей. Билибин и Цареградский долго не могли допытаться, что случилось. Макар молчал. Молчала Марья. Юрий Александрович обнимал старика, ласково трепал его по спине…
Наконец Макар Захарович выдавил:
— Убьют.
— Кого? За что?
— Моя убьют…
— Кто убьет? За что?
— Никто не убьет! — выскочил из своего угла Петр, старший кудринский отпрыск.
Ему двадцать лет. Он ловок, строен и крепок. Учитель рассказывал, что Петр первым записался в комсомольскую ячейку, первым сел за парту в школе, когда ему уже перевалило за восемнадцать, и Макара Захаровича, которого звал дядей, и свою мать попытался обучать грамоте — ликбез на дому…
— Никто не убьет. Это — пустые угрозы. Я заявление сделаю: это — дело живоглотов, богатых оленехозяев и коневладельцев. Это или тунгусский князец Лука Громов подстраивает… Жадный князец пожалел: дешево своих оленей продал… Или наш богатый саха Александров. Не понравилось: его как бы обошли… А кто виноват, что он своих коней на лодку поменял… Все кого-то обмануть хочет, нажиться хочет! А теперь от зависти лопается: дядя Макар экспедиции помогает, почти даром помогает, на этой помощи Александров загреб бы, а дядя Макар его конъюнктуру сбил… Конъюнктуру, понятно? И теперь валят все на бедного Макара и на вас, товарищи. Говорят, что вы и палы пускаете, и лес без разрешения рубите.
Наконец Юрий Александрович узнал все, что случилось. В урочище Нальберкана кто-то поджег моховище. Подозреваются члены геологической экспедиции: прогоняли оленей, купленных у Громова, и подожгли. Может, нечаянно, а может, и с умыслом. О пожаре сделал заявление в Гадлинский сельсовет безоленный тунгус Архип Григорьев — за него, конечно, кто-то все это состряпал, и будто бы он, Архип Григорьев, просит раймилицию принять наиболее строгие меры относительно виновников лесного пожара в интересах туземцев, охраны лесного богатства и оленьего корма. И на этом заявлении сам Белоклювов резолюцию наложил: разобрать на заседании тузрика! Из сельсовета пошла бумага в тузрик, дальше пойдет в округ, в Николаевск, а оттуда и до Москвы!
С этим заявлением еще не разобрались, а милиционер Глущенко уже новое дело заварил. Экспедиция на речке Удликан, недалеко от юрты Свинобоевых, для оленей, купленных у Громова, поставила изгородь из жердей: полторы тысячи шагов, 223 пролета… Милиционер все подсчитал и усмотрел нарушение: молодняк рубили в запретное законом время. Акт составил по всей форме.
Кроме того, Билибин без надлежащего разрешения краевых властей завез из Владивостока в Олу тридцать ящиков спирта. Спирт тузрик конфисковал, как незаконно завезенный контрабандный товар, а Билибину за контрабанду, нарушение сухого закона и спаивание туземного населения грозила 101-я статья Уголовного кодекса.
Тузрик, правда, на бумаге не написал, а на словах воспретил помогать экспедиции — давать ей коней и оленей без согласия местных властей. Гадлинский сельсовет даже решение вынес: транспортную артель «Красный якут» не организовывать.
— А дядю Макара, — заключил свой рассказ Петр, — вывели из сельсовета и в протоколе записали — за халатность в работе… И еще — что он зажиточный, что батраков имел — это нас, сирот Кудрина, имели в виду… А какие же мы батраки? Дядя Макар с мамой в законный брак вступил, нас усыновил, на ноги поставил! А теперь все будут косо смотреть на дядю Макара… Убить, конечно, не убьют, но грозятся, что наше семейство из ольского общества выпишут и выселят…
— Никто не убьет! И никто не выпишет! Не бойся, Макар Захарович, и не вешай голову! Готовь коней, пойдем на Колыму! И никто тебя пальцем не тронет! Пошли, Цареградский! Пойдем, Стамбулов! И ты, Петя, пошли с нами! Мы им «выпишем»! Мы им такое пропишем!..
Юрий Александрович и Цареградский, забыв про голод и усталость, несмотря на поздний час, а была уже ночь на исходе, вместе с комсомольцем Петей отправились в Олу. Шли быстро. Билибин — впереди, Валентин и Петя за ним едва поспевали.
Макар Захарович проводил их до реки, лодку оттолкнул и на прощание перекрестил:
— Улахан тайон кыхылбыттыхтах!
— Какому богу он молится? — спросил Цареградский.
— Тысячу раз безбожную агитацию проводил, тысячу раз говорил: «Дядя Макар, бога никакого нет и религия — опиум». Иконы снял, а креститься окончательно и бесповоротно не отвык. А «улахан тайон кыхылбыттыхтах» — это не бог, это дядя Макар так назвал товарища Билибина: «Большой краснобородый начальник».
В Олу пришли уже утром. В тузрике ни Белоклювова, ни Глущенко еще не было, но старый казак Иннокентий Тюшев, добровольно и с прежним усердием исполнявший обязанности сторожа и уборщика, уже все прибрал, подмел и стоял при входе, как на часах.