Вексель Билибина
Шрифт:
Как только он вернется обратно, будет снаряжен и второй отряд — под начальством Эрнеста Бертина. А когда прочно ляжет снег, то на всех передвижных средствах — на лошадях, оленях и собаках — выступят под руководством Цареградского с экспедиционным имуществом и остальные. К началу декабря все должны быть на Среднекане. Таков план Билибина.
Приказ зачитан, срок выхода передового отряда — 12 августа. Экспедиция загудела, пошли толки-перетолки, одни радовались, другие повесили нос. Юрий Александрович всем улыбался, со всеми приветливо здоровался, шутил и смеялся.
Рассмеется, а потом спросит:
— Ну как, догоры, настроение? Доберемся до Колымы? Ичиженки, ребята, подшили? Запаску под подошвы положили?
Вьючили лошадей, как Макар указывал: вместо войлочных потников — какие-то толстые, набитые сеном мешки — бото, а сверху — еще бото. Под огромными вьюками и этими бото якутские коняшки, и без того низкорослые, совсем будто в землю ушли, остались над ними только холмики из вьюков. Ковать коней старый якут не разрешил: кованый конь быстрее в болото провалится, а барахтаясь, подковами ноги побьет, вместе с подковами копыта сорвет — совсем обезножит. Билибин велел беспрекословно слушаться Макара Захаровича.
Четырнадцать лошадей навьючили. На пятнадцатую, когда-то серую, но от старости побелевшую кобылу взобрался сам старик, свесив ноги чуть не до земли. Остальные — и Билибин и Раковский — взвалили на себя двухпудовые сидора и пошли пешком.
Весь день 12 августа лил дождь. Под его надоедливый шелест провожали Ола и Гадля шестерку русских людей в неизведанный опасный путь.
Друзья-догоры выпили на посошок. Тузрик, не дожидаясь ответа из округа на билибинскую «молнию», разконфисковал спирт, и сам зампредтузрика вместе с милиционером пришли напутствовать геологов и пропустить по стаканчику.
Молчаливый Степан Степанович сразу же взял широкий шаг, запыхтел из трубки в черную разлапистую бороду и потихоньку шепнул Раковскому:
— Не впервой, Серега, плавать по дурным таежным речкам…
Гадлинские якуты, те, что ходили по тайге и знали, что нет на свете ничего страшнее бахапчинских камней, прощально покачивали обнаженными головами и даже что-то причитали.
Своим землякам старик Медов говорил:
— Ничего-ничего… Бешеная Бахапча — люди смелый! Улахан тайон кыхылбыттыхтах — догор Билибин!
Учитель Петр Каллистратович с крыльца своей школы не без пафоса произнес:
— Вот и потянулась первая путевая ниточка в край холода, золота и скорби. Преобразит она наш дикий и полудикий край!..
В первый переход отряд прошел совсем немного, каких-нибудь пять километров, но на душе у всех было радостно: кончилось великое ольское сидение!
Билибин раскрыл полевую книжку и на титульном листе крупным красивым, похожим на древнерусский полуустав почерком простым карандашом, чтоб вовек не смыло, вывел:
Начат 12 августа 1928 г.
Кончен…»
Это не был личный дневник. Юрий Александрович не собирался изливать свои чувства. Первый день уместился на полстраничке, но и в самой краткости чувствовались торжественность и уверенность в начатом деле:
«12 августа, воскресенье.
Около 16 часов разведочный отряд выбывает из Олы по Сеймчанской дороге. — Далее перечислил всех членов отряда и проводников. — Груз идет на 14 лошадях.
Весь день проливной дождь. Дорога от Олы до Гадли идет все время долиной р. Ола по сенокосным лугам и небольшим перелескам, сильно размокла. Станом расположились, немного не доезжая с. Гадля, в 5 клм от Олы».
Никаких сетований на мерзкую погоду и распутицу. А первая ночь выдалась еще неприятнее:
«13 августа, понедельник.
Ночью на стану умер тунгус Спиридон Амамич, шедший попутно с экспедицией к месту жительства на р. Чаху. Вызывали ольских властей. День простояли на месте. После составления протокола я и Раковский ушли в Олу, где и заночевали.
Весь день был дождь, то усиливавшийся, то ослабевавший».
Юрий Александрович, как многие русские люди, бывал порой суеверен, а тут такое стечение обстоятельств: и тринадцатое число, и понедельник — день тяжелый, и эта неожиданная смерть, и вынужденное возвращение… В Оле опять неприятные разговоры: в пяти верстах вдруг умер человек, а что будет там, за двести верст, кто будет составлять протоколы о погибших?..
Билибин дал подписку о полной ответственности за жизнь каждого, кто будет соприкасаться с отрядом, хотя бы как тунгус Амамич. И Раковский расписался. Он всегда потов был разделить с Юрием Александровичем его участь, а тут, в стычке с бюрократами, поставил свою размашистую подпись рядом с билибинской демонстративно.
Весь следующий день был так же пасмурен. И когда под вечер Юрий Александрович и Сергей Дмитриевич возвратились из Олы, то свой отряд на прежнем месте не обнаружили. Рабочие утром снялись с несчастливого стана и перекочевали через топкую марь и довольно высокий увал, поросший мхом, ерником и морошкой, на берег реки Ланковой. Это — семнадцать километров от Олы. Билибин был доволен инициативой своего отряда, и настроение его поднялось.
На другой день и прояснило немножко.
«15 августа, среда.
По небу в разных направлениях бегут облака. Клочки голубого неба. Проглядывает солнце. Сушимся после дождей.
Из-за предшествовавших дождей переправа вброд через Ланковую невозможна. Ожидаем, пока придет лодка Макара, и на ней переправляемся на правый берег реки, где и разбиваем на косе палатку.
Выше палатки в Ланковую впадает кл. Нельберкан. Вследствие дождей ключик сильно разлился. Перед ним стоят старатели и работники НКПС, выехавшие за два дня до нас, и четвертые сутки ожидают, пока спадет вода.
При обследовании ключика выясняется возможность переправы вброд при самом устье Нельберкана. Однако, за отсутствием Макара с лошадьми, продолжение пути приходится отложить до завтра.
Назавтра прояснило еще больше. Весь день стоял солнечный и благодаря свежему ветерку нежаркий. Беспокоила мошка, но мошка не комар, терпеть можно. В восемь часов поднялись со стана. Маристым редколесьем выбрались на сухую тропу и по песчано-галечным отложениям, как по булыжной мостовой, потопали со скоростью до четырех километров в час. Встречались мари, тропа иногда утопала… Переправлялись через Нельберкан в его среднем течении. Выбрались к одной из ольских проток, в ходу были 6 часов 40 минут. Прошли 28,24 километра.
17 августа, пятница.
С утра тихо и пасмурно.
Выходим со стана в 8.22.
Впереди виден высокий хребет Джал-Урахчан, через который предстоит сегодня переваливать. Дорога от стана идет все время по мари. Очень редкая мелкорослая лиственница, ягоды, мох, вода.
Еще раз, в последний, пересекаем кл. Нельберкан. На косах много ржавого кварца. Тропа идет по ровной, почти совершенно безлесной мари. Начинается подъем на хребет Джал-Урахчан. Хребет начинается очень неожиданно и резко, сразу крутыми склонами, не отделяясь от мари какими-либо увалами.
Делаем привал и чаепитие. Выхожу с привала впереди транспорта. Тропа идет по неширокому логу. С боков лог ограничен гривками с останцами. Тропа круто взбирается на главный перевал.
Соседние гольцы поднимаются над ним на 300—400 метров. Отдельные вершины хребта на глаз до 2000 метров. Хребет сложен светлыми, серыми и розоватыми гранитами, б. ч. крупно- или среднезернистыми. Местами они переходят в грано-диориты. Глыбы этих гранитов начинают встречаться вскоре же после начала подъема на хребет и тянутся на протяжении всего пути. Местами в небольшом количестве встречаются куски серых, розоватых и зеленоватых плотных порфиров, по-видимому жильных.
С хребта на юг видны системы увалов, иногда гольцового характера, вдоль берега моря за ними мощные хребты полуострова Кони и острова Ольского (Завьялова).
С главного перевала начинается спуск в долину речки Чаха. К северу, за Чаха, видны увалы и далее, в 40—50 клм, мощные горные цепи, представляющие уже, по-видимому, отроги Колымского (Яблонового) хребта.
Здесь останавливаюсь в ожидании транспорта».