Величайший урок жизни, или Вторники с Морри

Элбом Митч

— Митч…

Я стукнул в очередной раз, Морри глотнул воздух, и голос его взметнулся ввысь, как молот над наковальней.

— Да?

— Когда же… это я… поставил тебе… четверку?

Морри верил в природную доброту людей. Но в то же время он видел, во что люди могут превратиться.

— Люди становятся низкими, только когда им что-то угрожает, и это то, что без конца делает наше общество. И наша экономика. Даже те, у кого есть работа, живут под угрозой страха ее потерять. А когда ощущаешь угрозу, ты начинаешь заботиться только о себе. И начинаешь обожествлять деньги. Это часть нашей

культуры, — выдохнул Морри, — которую я не принимаю.

Я кивнул и сжал его руку. Мы теперь часто соприкасались руками. Еще одно новшество в моей жизни. То, чего прежде я стыдился или смущался, теперь стало обыденным. Прозрачный катетеровый мешок, подключенный к трубочке внутри Морри и наполненный жидкими зеленоватыми отходами, теперь покоился на полу прямо возле моей ноги. Еще несколько месяцев назад я бы при виде его испытал омерзение, теперь же не придавал этому никакого значения, так же как и запаху, наполнявшему комнату после того, как Морри ходил на переносной стульчак. Морри больше не мог передвигаться с места на место, закрывать за собой дверь туалета и распылять освежитель воздуха перед уходом. Здесь была его постель, его кресло, его жизнь. Если бы меня затолкали в этакий наперсток, вряд ли в моей комнате пахло бы лучше.

— Так вот, построить собственную субкультуру, — продолжал Морри, — вовсе не значит пренебрегать правилами общества, в котором живешь. Я, к примеру, не расхаживаю по улицам голый и не несусь вперед на красный свет. Этим мелочам я могу подчиниться. Но самое серьезное — образ мышления, ценности — мы должны выбирать сами. Нельзя позволять никому — и никакому обществу — их тебе навязывать. Возьми, к примеру, мое положение. В том, чего я должен был бы теперь стыдиться — неспособности ходить, или вытирать свой зад, или желания плакать по утрам, — ничего постыдного нет. Как и в женской полноте или в отсутствии богатства у мужчины. А наше общество заставляет нас верить, что это стыдно. А ты не верь.

Я спросил Морри, почему же он не уехал куда-нибудь, когда был помоложе.

— А куда?

— Не знаю. В Южную Америку. В Новую Гвинею. Туда, где люди не так эгоистичны.

— В каждом обществе есть свои проблемы. — Брови Морри поползли вверх — так он теперь делал, вместо того чтобы пожимать плечами. — Так что убегать без толку. Нужно создавать свою собственную культуру. Где бы мы ни жили, наш главный дефект — близорукость. Человеку надо понять, каков его потенциал, и попытаться достигнуть всего, на что он способен. Но если вокруг тебя без конца вопят: «Хочу все немедленно!» — то дело кончается тем, что в стране появляется группа людей, у которых есть все: и полиция, и военные, которые призваны удерживать бедных от бунта и захвата «этого всего».

Морри посмотрел в окно. Порой за ним слышался шум проходящего грузовика или порыва ветра. Морри внимательно вгляделся в соседние дома, а потом продолжил:

— Проблема в том, Митч, что мы не хотим поверить: в нас во всех много общего. В белых и черных католиках и протестантах, мужчинах и женщинах. Если б мы увидели это сходство, то скорее всего объединились бы в одну человеческую семью и заботились о ней как о своей собственной. Поверь мне, умирая ясно видишь это. У всех у нас одно и то же начало — рождение и один и тот же конец — смерть. Чем же мы так сильно отличаемся друг от друга? Каждый может внести свой вклад в человеческую семью и каждый может построить небольшую общину из тех, кого он любит и кто любит его.

Он легонько сжал мою руку. А я сжал его — чуть сильнее. И как на ярмарочном соревновании, где от papa молотом вверх по столбу взлетает диск, тепло моего тела как будто потекло по телу Морри вверх от груди к шее, щекам и глазам. Он улыбнулся.

— В начале жизни, когда ты младенец, без других не выжить, правда? И в конце жизни, когда ты в таком положении, как я, тоже без других не выжить, правда? — Голос Морри понизился до шепота. — Но весь секрет в том, что и в промежутке нам без этих других тоже не обойтись.

Позже в тот же день мы с Конни пошли в другую комнату посмотреть по телевидению оглашение приговора О. Дж. Симпсона. Сцена была напряженная: все главные действующие лица стояли лицом к присяжным — Симпсон в синем костюме, окруженный армией адвокатов, а в двух шагах от них — прокуроры, жаждущие увидеть его за решеткой. Когда один из присяжных зачитал приговор: «Не виновен», Конни вскрикнула: «Боже мой!»

Мы увидели, как Симпсон обнимает адвокатов. Услышали, как комментаторы пытались объяснить, что произошло. Толпы негров ликовали возле здания суда, а толпы белых застыли, потрясенные, перед телевизорами в ресторанах. И хотя убийства совершаются каждый день, это решение суда было для всех потрясением. Конни ушла из комнаты. С нее было довольно.

Я услышал, как закрылась дверь в кабинет Морри. А я все сидел, уставившись в экран телевизора. «Весь мир видел это», —сказал я себе. И тут я услышал знакомый шум — Морри поднимали со стульчака. Я невольно улыбнулся. В ту минуту, когда «Судебный процесс века» достиг кульминации, мой старик-профессор сидел на горшке.

1979 год, баскетбольный матч в спортивном зале университета Брандейса. Команда университета идет впереди, и студенты начинают скандировать:

— Мы — первые! Мы — первые!

Морри сидит поблизости. Он озадачен их криками. И вдруг прямо посреди выкрика «Мы — первые!» Морри вскакивает и кричит:

— А что страшного, если и вторые?!

Студенты смотрят на него в изумлении и замолкают. Морри садится на место и торжествующе улыбается.

Наглядные пособия. Часть третья

Съемочная группа «Найтлайн» приехала к Морри в третий и последний раз. Тон передачи был теперь совсем иной. Разговор почти не походил на интервью, больше — на грустное прощание. Перед тем как прийти, Тед Коппел позвонил не один раз и все спрашивал Морри:

— Вы думаете, это вам под силу?

Морри не был в этом уверен:

— Я теперь, Тед, все время усталый. И часто задыхаюсь. Если я что-то не смогу сказать, вы скажете это за меня?

Коппел пообещал. И тут этот журналист-стоик добавил:

— Если вам, Морри, не хочется этого делать, ничего страшного. А попрощаться я все равно приду.

Положив трубку, Морри довольно усмехнулся:

— Похоже, я его пронял.

И так оно и было — Коппел теперь называл Морри своим другом. Мой старик-профессор умудрился вызвать сочувствие даже у людей из телебизнеса.

На интервью, состоявшемся в пятницу днем, Морри был в той же рубашке, что и накануне. Морри теперь переодевался через день; и так как это не был «день переодевания», он решил не менять заведенного правила.