Великан Калгама и его друзья

Семченко Николай

Чумбока взглянул на золотую безделушку, которую бережно держала Койныт, и снова рассмеялся:

– Много хочешь – мало получишь. Будет тебе, жёнушка, о чём подумать…

Он хотел сказать что-то ещё, но неожиданно замолчал. Потому что Койныт хлопнула его по спине и сердито шикнула:

– Молчи, зануда! Чудеса ещё случаются. Смотри!

И все посмотрели в ту сторону, куда указала Койныт. А указала она на взгорок, на котором стоял дом великана Калгамы. Там, на крутояре, появился новый большой дуб. И над ним сияла яркая радуга.

Но не то было удивительно, что вырос

дуб, а то, что он двигался!

Глава семнадцатая, в которой всё заканчивается, а, может, только начинается

Сэвэн Удэ – ритуальная скульптура нанайцев, аборигенов Амура. Такие деревянные скульптуры когда-то были в каждом нанайском доме. И у Калгамы – тоже.

Если ты помнишь, Хондори-чако выскочил из пещеры с орехом, в котором хранилась его жизненная сила. До тех пор, пока кочоа цел, никто не смог бы победить бусяку, тем более – убить.

Калгама бросился догонять Хондори-чако. Тот отлично ориентировался в окрестностях своего логова: каждый камешек, каждое, даже самое маленькое, дерево ему были знакомы; все тропки и тропинки исхожены, любая колдобина или вмятина на них известны; он не спотыкался даже о корни, то тут, то там выступавшие из земли, потому что выучил их, как школьник – таблицу умножения. Бусяку по-прежнему не мог открыть глаз, пораненных сорокой, но память ему не изменяла. Можно сказать, он бежал наощупь, но довольно быстро. Лишь однажды запнулся о гнилой сук, недавно отпавший от высокого тополя, и то – лишь потому, что ещё не знал о нём.

Хондори-чако стремился поскорее попасть к реке. На её берегу в густых зарослях тальника хоронилась от посторонних глаз плоскодонка. Если бы Хондори-чако сел в неё, то спасся бы от преследования. Быстрое течение подхватило бы лодку и проворно понесло вниз по реке.

Сорока полетела за Хондори-чако и, настигнув его, снова клюнула в глаз. Бусяку взревел и принялся на ходу отмахиваться от птицы, но она его не боялась: спикировала на голову, ухватила клювом клок волос и дёрнула что есть силы. Хондори-чако взревел пуще прежнего, и не столько от боли, сколько от сознания бессилия: наказать сороку он не мог. А та то в глаз его клевала, то уши щипала, то за лохмы таскала, и при этом не переставала трещать на всю округу. Так что все звери и птицы узнали: бусяку – трус, спасается от великана Калгамы бегством.

Великан в несколько прыжков давно мог бы настичь бусяку, но, на беду, Фудин, тоже за компанию кинувшаяся в погоню, упала и подвернула ногу. Калгама не мог оставить её лежащей без помощи на камнях. Пока переносил жену в тенёк под дерево, рвал траву, чтобы уложить её на мягкую подстилку, Хондори-чако успел далеко убежать.

– Побудь с Фудин, – попросил Калгама медведя. – Нельзя её без присмотра оставлять.

– А я что, не гожусь? – пискнула мышка. Она запыхалась, догоняя сотоварищей. – Думаешь, если маленькая, так никакого от меня толка?

– А ты медведю помогай, – велел Калгама. –

Нарви подорожника, положи его на ногу Фудин. А медведь тем временем лыка надерёт. Перевяжете ногу, легче Фудин станет.

Красавице было неловко, что погоня из-за неё остановилась. «Ну, надо же, – думает, – какая неуклюжая!» Она даже попыталась встать, но тут же, закусив губу, охнула: ногу будто огнём ожгло, как бы перелома не было!

– Оставь меня, – попросила она Калгаму. – Друзья – со мной. Не беспокойся ни о чём. Твоё дело – наказать злодея!

А злодей Хондори-чако, между тем, уже радовался: река близко-близко, ещё немного – и он запрыгнет в лодку. Сорока, конечно, досаждала, но недолго ей над ним измываться: наверняка поостережётся вслед за плоскодонкой по реке кинуться.

– Погоди, белобокая, – пригрозил бусяку, – попадёшься ты мне в тёмном лесу. Ух, только перья полетят!

– Ха! Размечтался! – засмеялась сорока. – Мечтать не вредно. Вредно заранее планы строить. Даже птичку обломинго легче изловить, чем осторожную сороку.

Бусяку хотел ей возразить, но вдруг почувствовал: земля под ним горячая, и с каждой секундой всё жарче становится. Что такое? А это, оказывается, Подя разжёг огонь.

Подя не забывал обид. А Хондори-чако, по своему обыкновению, не испытывал угрызений совести, если причинял кому-то зло. Он даже и не помнил, как однажды вылил остатки воды прямо на домик духа огня. Правда, бугорок с пеплом трудно принять за жилище, но если бы бусяку был внимательным, то непременно услышал бы недовольное бормотанье Поди. Но он, увы, не привык обращать внимание на других, тем более извиняться и просить прощения. Ещё чего! Хондори-чако считал себя самым сильным и, значит, по его мнению, все должны трепетать только от одного его вида, взгляда бояться и ходить по струнке.

Подя решил проучить грубияна. Хондори-чако заподпрыгивал на земле, как на раскаленной сковородке, на его пути вспыхнул костёр. Бусяку завопил от страха, его халат загорелся – пришлось сбросить, огонь и шерсть подпалил – горелым запахло. Заметался Хондори-чако, но куда ни кинется, всюду горячо. Уж Подя на славу постарался!

Была – не была, Хондори-чако решил перескочить костёр, пока тот не разгорелся во всю силу. Разбежался, оттолкнулся лапами от земли и прыгнул. Но языки пламени всё равно его достали, и бусяку невольно разжал кулак, в котором держал чокоа. Орех упал в самое пекло, а Хондори-чако перемахнул-таки через огнище.

Калгама, между тем, бежал легко. Земля горела только под Хондори-чако, а великан, гнавшийся за ним, даже не почувствовал жара. Подя, может, и костёр загасил бы ради Калгамы, но в пламени лежал волшебный орех. Хозяин огня знал: кочоа представляет большую ценность для бусяку, и никак нельзя допустить, чтобы он снова завладел им. Пусть лучше сгорит!

Великан огня не робел. Он опасался лишь одного: нарушить табу. По поверьям, пламя нельзя перепрыгивать, иначе Подя рассердится и нашлёт какое-нибудь несчастье. Больше всего Калгама боялся, что оно может коснуться Фудин. Хуже нет, когда в ответе за твои прегрешения оказываются самые близкие люди. А Фудин и без того уже страдала…