Великая оружейница. Рождение Меча

Инош Алана

– Да, дитя моё, она здесь и ждёт тебя, – кивнул Ворон, открывая шкатулочку и вынимая чёрное ожерелье. Оно повисло на его пальцах, мерцая в свете лампад.

Печальные слова потекли мягким потоком, выбивая из-под ног княжны почву, а из её груди – воздух. Совсем не в кангельские степи отправилась матушка, покинув дом своего бывшего мужа…

– Она пришла ко мне очень усталая, измученная, утратившая блеск своих прекрасных очей. «Дай мне приют, я не обременю тебя надолго, – сказала она. – Искра жизни во мне гаснет. Я знаю, ты колдун… Когда меня не станет, помести мою душу в это ожерелье и сохрани его у себя. Отдай его моей дочери, но не теперь: она и без того удручена потерями, а весть

о моей смерти совсем добьёт мою бедную девочку. Пусть её сердце живёт в покое, полагая, что моё продолжает биться. Отдай же ей это ожерелье в счастливую для неё пору, когда рядом с нею будет тот, кто и подхватит, и подставит плечо, и согреет объятиями. В ту пору, когда расцветёт её любовь. Тогда у неё будет достаточно душевных сил для этой встречи». После этого она попросила воды, а потом совсем сникла. Её отнесли в опочивальню. Она уснула, а я очень долго думал обо всём этом. Печаль легла на мою душу тяжким грузом, дитя моё. Со своего ложа Сейрам уже не встала – ни утром, ни когда-либо позже. Я исполнил её просьбу и поместил её душу в это ожерелье. Оттого-то я и сказал тогда, что не могу помочь тебе в поисках матушки. Она уже лежала бездыханная, а данное ей слово я не мог нарушить.

Чёрные бусины мрачно переливались в руках Свободы. Тёплые слёзы капали на дрожащие пальцы, а листья-дни, прожитые в разлуке с матушкой, уносил безжалостный ветер.

– Почему ты не исцелил её? – с глухим рокотом поздней осенней грозы возроптало в ней скорбное негодование. – Ты мог продлить ей жизнь!

Дождливая ночь вздохнула шелестом ветра.

– Я снова был перед непростым выбором, дорогая. Судьба – сеть со сложным, порой непостижимым рисунком. Жизненный путь твоей матушки подошёл к концу. Представь себе: полотно ткётся, пока есть нити, но когда они заканчиваются, настаёт край. Так и полотно жизни твоей матушки стало больше не из чего ткать. Продолжить его было бы можно, но для этого потребовалось бы брать чужие «нитки». А именно – твои, дитя моё, потому что вы крепко связаны друг с другом. Ежели бы я продлил жизнь твоей матушке, твой век оказался бы прискорбно коротким. Таким коротким, что ты не успела бы встретить свою любовь и получить от неё в подарок это чудесное колечко… Разумеется, я объяснил всё Сейрам, и это только укрепило её в выборе. Твоя матушка умерла, чтобы ты жила и была счастлива. Но своё слово она сдержала. Она снова с тобой.

– Почему? – Тёплые солёные ручейки катились по щекам, свет лампад плясал и влажно дробился в глазах Свободы. – Почему моя жизнь должна оплачиваться так дорого? Разве она более ценна, чем жизнь Лешего и матушки?

– В тебе есть силы идти по своему пути без неё, – улыбнулся Ворон, гладя её по волосам, как ребёнка. – А твоя матушка не смогла бы прожить без тебя и дня. Надень это ожерелье, когда ляжешь спать. Во сне ты сможешь увидеться и поговорить с нею.

– А её тело… Ты предал его земле или огню? – Смахивая слёзы, Свобода поднялась с лавки.

– Оно покоится здесь, родная. – Князь Ворон ласково взял её под локоть. – Ты можешь его увидеть, коли есть такое желание.

Сырой и пронзительно-зябкий сумрак подземных покоев рассеивал только колдовской огонь в прозрачных шарах, вмурованных в каменные стены. На каждом повороте, из всех углов на Свободу накатывали какие-то леденящие дуновения и жуткие шепотки, и она робко жалась к князю Ворону.

– Не бойся, дитя моё, – мягко молвил тот. – Здесь нет для тебя опасности.

Такие же светящиеся шары на вершинах толстых витых столбов озаряли небольшой сводчатый покой. Меж столбов на цепях висел хрустальный гроб. Разглядев сквозь его стенки женщину в белых одеяниях, Свобода на мгновение остановилась, не в силах идти дальше. Горло стеснилось,

глаза солоно защипало. Ворон не торопил её, заботливо поддерживая под руку.

Шаг, ещё шаг. Здешний холод пронизывал до самого сердца, оседал инеем на волосах; дыхание девушки и её провожатого в чёрном плаще из перьев вырывалось седым туманом. Свобода всматривалась в родное лицо, почти такое же белое, как одежда и головная накидка, схваченная драгоценным очельем. На неподвижной груди лежали совсем седые косы, хотя кожа оставалась молодой и гладкой. Но в самое сердце Свободу пронзила улыбка на сомкнутых устах, с которых навеки ушли краски жизни. Нет, не дрогнут эти ресницы, не явят миру нежный и властный, смелый взор… Не поднимутся руки, не натянут лук и не пустят без промаха стрелу. Только эта улыбка будет сиять вечно.

– Такой её и нашли, – тихо проронил Ворон. – Она улыбалась на своём смертном ложе. Думаю, эта улыбка предназначается тебе, дитя моё. Я сделал всё, чтобы сохранить её тело нетленным.

Кольцо вернуло Свободу в лесной домик. Смилина уже проснулась и в человеческом облике подбрасывала дрова в огонь. Усевшись на лавку и облокотившись на стол, она задумчиво и грустно насупилась. Глаза с пушистыми ресницами прятались в тени её сведённых бровей, а отблески пламени весело плясали на её черепе. Сердце Свободы дрогнуло от нежности и вины за долгое отсутствие, и она прильнула к женщине-кошке сзади, обняла за могучие плечи и поцеловала в гладкую голову.

– Прости… Прости, мне надо было кое-куда отлучиться, но я вернулась. Я не могла не вернуться, потому что я тебя люблю. Очень-очень. Ты – моё счастье синеглазое.

Брови Смилины расправились, в глубине глаз заблестели улыбчивые искорки.

– А я уж думала, ты домой ускакала, моя козочка, – усмехнулась она.

– Разве я могла уйти, не попрощавшись и не условившись о времени следующей встречи? – Свобода уселась к ней на колени, покрывая быстрыми чмоками её лицо и щекоча дыханием ресницы и брови.

Женщина-кошка опять нахмурилась, всмотревшись в глаза девушки. Её палец скользнул по подбородку Свободы и поймал там не высохшую слезинку.

– Ты опять плакала… Что стряслось, горлинка?

Вместо ответа княжна потёрлась носом о её нос.

– Пообещай мне одну вещь, Смилина… Обещай, что ты не станешь отдавать свою жизнь за меня. Не надо этого делать, потому что в тебе очень, очень много душевных сил. Их у тебя достанет, чтобы продолжать свой путь без меня. А вот я… Я без тебя – не жилец.

– Чего это ты вдруг так заговорила, ладушка? – Женщина-кошка встревоженно заглядывала ей в глаза. – Что за думы такие?

Свобода расправляла пальцами её нахмуренные брови. «Потому что я так устала терять тех, кого люблю!» – кричало сердце в ней, но губы произнесли:

– Пустяки, забудь… Когда увидимся в следующий раз?

Они назначили свидание снова на будущий шесток. Раньше у Смилины не получалось выбраться: было много работы в кузне, и она не могла устраивать себе выходной, когда заблагорассудится.

Верный Бурушка терпеливо ждал княжну там, где она его оставила – у озера. Конь встретил её укоризненным ржанием.

– Прости меня, дружок, прости, я больше не буду так надолго пропадать. – Свобода обняла коня, потрепала по шее, нежно взлохматила пышную волнистую чёлку. – Умница ты у меня!

Бурушка мог бы уйти домой – благо, дорогу он знал, но почему-то предпочёл дожидаться её здесь. Была ли то лошадиная верность или почти человеческая проницательность, но благодаря этому Свободы не хватились дома. Если б Бурушка пришёл на конюшню без всадницы, то во дворце все сейчас стояли бы на ушах, а по окрестностям рыскали бы люди её отца в поисках пропавшей любительницы долгих конных прогулок.