Великие авантюры и приключения в мире искусств. 100 историй, поразивших мир

Коровина Елена Анатольевна

Прелестная Фелида не знала ни истории, ни библейских сюжетов. Она вообще ничего не хотела знать, кроме своей выгоды и тщеславия. «Все говорят, что ты — большой художник. Вот и рисуй картину побольше!» — требовала она. Конечно, это была чистой воды авантюра — изображать в виде святых дев самую высокооплачиваемую городскую куртизанку. Но что делать, коли затуманенный вожделением глаз Караваджо видел ее святой и непорочной?.. Хотя что-то все-таки шевелилось в его голове, ведь написал же он огромный холст «Юдифь и Олоферн», на котором Юдифь с прелестным лицом и капризно-презрительным взглядом Фелиды безжалостно отсекает голову несчастному Олоферну. Причем беднягу Олоферна Караваджо написал с себя. Фелида взглянула и захлопала в ладоши: «Я убила тебя!»

Наконец-то до Караваджо стала доходить истинная сущность коварной и безжалостной возлюбленной. Да она бездушная кукла! Мало того что стража чуть не каждую неделю подбирает трупы поклонников, дравшихся

из-за нее на дуэли, она и сама не прочь убить!..

Теперь он старался не видеться с Фелидой. Это оказалось несложно. Заказы множились, деньги текли рекой. И наконец, свершилось главное. В январе 1599 года Караваджо пришел в капеллу Контарелли в церкви Сан-Луиджи деи Франчези. Теперь он — не простой посетитель, а живописец, которому поручено написать на правой стене (той самой, которая столь не понравилась ему восемь лет назад, когда он только приехал в Рим) сюжеты из жизни апостола Матфея. И это будут не возвышенно-красивые изображения, а глубоко трагические сцены. Есть и другие заказы: уважаемый синьор Черази пригласил Караваджо расписать свою капеллу в церкви Санта-Мария дель Пополо. Для него надо нарисовать «Обращение Савла». И это тоже будет неожиданная картина!

О, лучше бы в голову Караваджо не приходили все эти «неожиданные» идеи! Прелат церкви Санта-Мария дель Пополо обвинил его в ереси. Это было серьезно — ведь совсем недавно церковь сожгла на костре еретика Джордано Бруно! И вот Караваджо, истекающий холодным потом ужаса, стоит перед церковным судом.

«Почему на твоей картине апостол Савл, иначе именуемый Павлом, валяется на земле, а в центре, как главная героиня, стоит лошадь? Это святотатство!» — гремит голос прелата. «Я хотел изобразить тот страшный миг, когда, увидев, что лошадь вот-вот растопчет его, Савл обратился к Богу», — пытается оправдаться Караваджо. «Выходит, лошадь заменяет у тебя Бога, и потому от нее исходит свет?!» — ахает прелат. «Нет! — отвечает художник. — Но она — орудие Божье и стоит в свете Бога».

Кардинал дель Монте, сидящий в первом ряду, встает: «Не стоит судить столь строго! Художник не умел, но мечтал выразить Слово Божье. Мы накажем его за неумелость — оштрафуем на сто скудо!»

У Караваджо все плывет перед глазами. Надо же — темной ночью он не боится столкнуться с шайкой головорезов, а монахи в черных сутанах приводят его в ужас.

Надо реабилитироваться — и срочно! Как раз есть подходящий заказ: влиятельнейший маркиз Джустиниани уговорил монахов-кармелитов поручить Караваджо написать «Успение Марии» для церкви Санта-Мария делла Скала ин Трастевере. Художник трудился долго и тщательно. Но когда предъявил картину кармелитам, те ахнули. На холсте Нечестивца Мадонна умирала в убогом подвале, похожем на приют для нищих. Она лежала в рваном крестьянском платье, а на ее обнаженных огрубевших ногах виднелась засохшая грязь, будто она обошла все дороги мира. Дальше — больше! Уже через пару дней по Риму поползли слухи, что проклятый художник использовал в качестве модели мертвую проститутку, выловленную в Тибре. Вот откуда такая натуралистичность — одутловатое, словно испитое лицо и вздутый живот, как у утопленницы. Это было святотатством!

Монахи воззвали к святой инквизиции. Маркиз Джустиниани в качестве «вклада замирения» привез в монастырь несколько бочек отборного вина. Караваджо в ужасе кинулся к очередной картине. Уж теперь-то он напишет то, что надо, — огромное благочестивое полотно «Мадонна с пилигримами».

Однако все повернулось по-иному — в мастерскую Караваджо вломились стражники и потащили художника в суд. Там уже бесновался, изрыгая проклятия, нотариус Мариано Пасквалоне: «Этот мерзкий художник избил меня! А все из-за своей потаскушки!» — «Ничего подобного! — кинулся к судье Караваджо. — Я избил его из-за непочтения к Святой Деве Марии!» — «Рассказывай!» — гаркнул судья. И художник начал объяснять: «Я пишу алтарный образ. А синьор Пасквалоне, взглянув на холст, обозвал Святую Деву шлюхой!» — «Не слушайте его! — закричал нотариус. — Лучше спросите, как его зовут бродяги на улицах нашего славного Рима?» — «Как?» — поинтересовался судья. «Королем ночных улиц! — выпалил синьор Пасквалоне. — Потому что его все боятся. Он же из дома без своего кровавого ножа не выходит!» — «Это правда?» Судья воззрился на обвиняемого. «Вы же знаете, ваша светлость, что на улицах, особенно ночных, полно бандитов, — буркнул Караваджо. — Ну подрался я пару раз! Приходится защищаться!» И тут опять встрял Пасквалоне: «Да он и есть самый главный бандит! Потому и малюет потаскушку!» Караваджо начал злиться: «Зачем говорить такое?! Мне позировала хорошая девушка — нежная и ласковая…» — «Это ты сам проверял? — с издевкой поинтересовался Пасквалоне. — Конечно, ее нежность известна всем. Вы видели эту картину, господин судья?» Проклятый Пасквалоне повернулся к слуге закона. «Я не имею времени на созерцание всяких картин!» — отрезал судья. И тогда Пасквалоне взорвался: «А зря! Могли бы и взглянуть. На той картине в виде Святой Девы Лена Антоньетти!»

Судья

крякнул. Это же проститутка с улицы Пьяцца Навоне. И она действительно ни для кого не жалела ни ласки, ни нежности. Но в последнее время, когда судья приказал Лене явиться к нему, девчонка не соизволила прийти. Потом уже, порасспросив соглядатаев, судья узнал, что Лена спуталась с каким-то живописцем. Чуть не собралась за него замуж. Но какое замужество! На таких, как эта Лена, не женятся даже самые распутные художники. Хотя поговаривали, что ухажер девки души в ней не чает. Однажды, когда какие-то подвыпившие аристократы попытались забрать к себе девчонку силой, отчаянный ухажер их просто прирезал. Дело тогда замяли, погибшие были всего лишь младшими сыновьями, а почтенные семьи не хотели огласки. Кому охота признаваться, что члены твоих семей лишились жизни даже не из-за высокооплачиваемой куртизанки, как, например, Фелида Меландроне, а из-за простой девки с улицы, как Лена?! Судья тогда не стал вникать в происходящее — не хотелось бередить собственные воспоминания о том, что эта Лена и ему отказала. Но теперь перед ним, почтенным судьей Рима, стоит тот самый живописец, из-за которого раньше такая уступчивая Лена стала такой несговорчивой. Вот он — миг расплаты!

«Все понятно, — кровожадно ухмыльнувшись, проговорил судья. — Взять его!» Но Караваджо не стал дожидаться, пока стража выполнит приказ судьи. Свалив ударами могучего кулака охранника у двери, он выскочил из зала суда.

Пришлось бежать из Рима. Не садиться же в тюрьму?! Пару лет назад он уже побывал там — сначала за дуэль, потом за сочинение нашумевших, но, увы, неугодных властям стихов. Хорошо, что спасли влиятельные друзья. Но больше он в тюрьму не пойдет!

Как бы не так! Едва маркиз Джустиниани уговорил нотариуса забрать свое заявление и возмутитель спокойствия вновь объявился в Риме, как тут же попал в новую заварушку. Стражник, которого отрядили следить за неблагонадежным художником, был найден с проломленной головой.

Караваджо попытался доказать свою невиновность, но ему не поверили, и он в третий раз оказался в знаменитой римской темнице Торре ди Нона. На него надели кандалы и пытали. Счастье, что обо всем прознали его приятели — уличные головорезы. Один из бандитов просто выкрал художника. Не зря все-таки Караваджо был учеником легендарного Луиджи.

Теперь он скрывался в гавани Рипетта на берегу Тибра. Здесь, в римском предместье, посреди воров и контрабандистов, он чувствовал себя вполне комфортно. 29 мая 1606 года Караваджо с приятелями играл в мяч против троих братьев Томассони. Все шестеро были пьяны. Художнику показалось, что противники жульничают. Все сцепились. В итоге Караваджо вспорол одному из противников — Ринуччо Томассони — живот. Как на грех, рядом проходили матросы. Они и задержали всех участников драки. Правда, Караваджо успел скрыться. Только это мало что дало. У живописца открылось отягчающее обстоятельство — оказывается, перед этим он занял у Ринуччо крупную сумму денег, к тому же еще и поссорился с ним, поскольку Ринуччо отбил у него очередную уличную красотку. Римский суд решил, что художник специально подстроил драку, чтобы, во-первых, отомстить за отнятую любовницу, а во-вторых, просто убить кредитора, дабы не возвращать крупный долг. Не слишком вникая в суть дела, суд констатировал, что живописца Меризи, прозванного Караваджо, следует скорее называть одним из тех нечестивцев (что имело в Риме крайне ругательное значение), которые перевоспитанию не поддаются. Потому суд за полчаса приговорил художника к смертной казни. А это значило, что любой, увидевший преступника, мог убить его прямо на месте.

Художник бежал в Неаполь — там не властвовали римские законы. Перво-наперво беглец отправился в гавань к неапольской братве. Та встретила его с восторгом. Потом нанес визит богачам. Те, желая утереть нос нелюбимому Риму, расщедрились на заказы. Но как-то под покровом темноты в дверях мастерской художника возник парнишка в лохмотьях. «Друзья из гавани предупреждают тебя: прибыли сыщики из Рима, — прошептал он. — Бросай все! Я проведу тебя к фелюге, которая отплывает на Мальту. Там папские слуги не достанут тебя!»

Авантюры «старца» Мальтийского ордена

Караваджо вытер обильный пот и истово перекрестился. Небеса в который раз спасли его! Теперь он не только в безопасности на святом острове, он — один из мальтийцев: рыцари приняли его в орден. Это тоже была явная авантюра, но он добился признания. Как? А как всегда — живописью. Пять месяцев работал как одержимый. Написал множество портретов, сценок и, главное, монументальное полотно «Усекновение главы Иоанна Крестителя» для церкви Сан-Джованно в Ла-Валлетте, столице Мальты. Когда-то он, еще юный дурачок, твердил кардиналу дель Монте, что не будет изображать ни пыток, ни мук человеческих. Но теперь-то он понял: вся человеческая жизнь — сплошная мука. И потому на «Усекновении главы» художник впервые за все свое творчество поставил подпись — той же самой краской, что изобразил кровь, льющуюся из отрубленной головы святого.