Великие авантюры и приключения в мире искусств. 100 историй, поразивших мир
Шрифт:
Жорж застыл на пороге. Что творится?! Вчера он сам позвал танцовщиц к себе в мастерскую. Рисовать их на выступлении было совершенно невозможно: кабаре плохо освещалось, там тошнотворно воняло, и от сырости начинали ныть руки. А его работа требует усидчивости и кропотливого труда — ведь он рисует методом пуантилизма, то есть не мазками, а точками. Именно так он пишет и пейзажи, и жанровые сценки, и этюды с натурщиц. Но до сих пор с его натурщицами ничего не случалось. Почему же танцовщица Ла Узард валяется на ковре в его прихожей? Неужели в квартиру проникли грабители или, хуже того, маньяк-убийца?! Но ведь здесь его ненаглядная Мадлен!
Перепрыгнув через лежащую девицу, Сёра перепуганно закричал: «Мадлен! Мадлен!» Бросился в кухню, в гостиную, никого не нашел
Сёра ошарашенно замер: «Ты в порядке, Мадлен? А что с Ла Узард?» И художник беспомощно повернулся к лежавшей на коврике танцовщице.
«Так ты не отрицаешь, что знаком с этой гулящей девкой? — Крутобедрая Мадлен шагнула вниз. — Я ж ее знаю, она из „Элизе-Монмартр“. И ведь не одна явилась. Ты что — любовь втроем наметил?»
«Что ты несешь, Мадлен! Я собираюсь писать новую картину „Канкан“. Вот и позвал танцовщиц. Что же случилось?»
Мадлен вздохнула поглубже и вдруг совершенно спокойно произнесла: «А ничего не случилось. Я ее просто с лестницы столкнула. Ну, она личико и расшибла. Да ты не переживай, сладкий! Оклемается…» И тут Сёра взорвался: «Не смей называть меня сладким! Это пошло! Глупо!»
Художник кинулся к лежащей Ла Узард. Та открыла глаза и что-то нечленораздельно пробормотала.
Уж как потом Сёра расшаркивался перед ней, совал деньги, извинялся за себя и за Мадлен, он и не помнит. Девица поголосила возмущенно, но, пересчитав купюры, удалилась. В конце концов, скула заживет, а денежки пригодятся.
Мадлен не вымолвила ни слова. Только сопела, стоя на лестнице. А когда за танцовщицей закрылась дверь, выпалила: «Эдак ты меня бережешь? Я женщина честная, а ты кого в дом зовешь?»
Измученный происшедшим, Жорж плюхнулся прямо на ступеньку лестницы. И эта женщина попрекает его! Да разве не из-за нее он изменил своему стремлению рисовать любимые пейзажи? Разве не из-за нее взялся за изображение дурацкого канкана? Ведь за пейзажи много не платят, а тут — новомодный танец. Вдруг заплатят побольше? Конечно, сам он всю жизнь прожил с одной пружинной кроватью, покрытой покрывалом, испачканным в красках. Было бы место для мастерской, а уж где и как он будет спать и что есть — наплевать. Но ведь беременной женщине нужна хорошая еда, удобная кровать, мягкое кресло и теплые одеяла. Сам Сёра всю жизнь ютился в небольших комнатах, но, когда узнал от любимой, что скоро станет отцом, снял вот эту просторную квартиру — не селить же будущего малыша в подвале? Но на все нужны средства. Правда, можно попросить денег у родителей, но это так унизительно. Нет, на свою семью он должен заработать сам!
А Мадлен. Еще два года назад эта девушка посчитала бы за честь поступить в кордебалет самого захудалого кабаре. А теперь от танцовщиц «Элизе-Монмартр» нос воротит. А ведь когда она, Мадлен Кноблох, приехала в поисках лучшей доли из бельгийского Мозеля в Париж, то готова была ухватиться за любую работу. Семья ей ничем помочь не могла. Да и какая семья? Отца отродясь не водилось, в метрике — прочерк. А мамаше до дочери дела мало — она едва концы с концами сводила, приторговывая можжевеловой водкой. Правда, юная Мадлен была хороша. Да что там хороша — роскошна! Таких пышных красавиц только на картинах Ренуара увидеть можно. Личико белое, фарфоровое, кожа — чистый бархат, волосы льются огромным, слегка волнистым водопадом, талия осиная. Ну а уж все ее округлые женские прелести так аппетитно выпирали, что у Сёра аж дух захватило. Первый раз в жизни он увидел тот тип женщины, которую в античности называли Венера Каллипига, то есть, по-простому говоря, Венера Прекраснозадая. Ну как устоять? Сёра и не устоял.
Впрочем, ему и было-то тогда всего 28 лет. В такие годы художники Монмартра гуляют направо и налево. Но Жорж всегда был стеснителен и робок с женщинами. Он и общался-то с одними натурщицами, вечно тощими от недоедания. Правда, была среди них
Его новая манера живописи произвела в Париже фурор. У молодого 24-летнего живописца появились ученики и последователи, в числе которых оказался даже знаменитый Камилл Писсарро. Критики, конечно, называли картины Сёра мазней, официальные выставки художественного Салона не принимали его работы. Хотя нет, однажды приняли рисунок, где был изображен его друг, Эдмон Франсуа Аман-Жан, с которым Жорж учился в Школе изящных искусств. Сёра послал этот рисунок вместе с другим, на котором изобразил свою мать, вышивающую скатерть. Естественно, что он так и назывался «Вышивающая». Каково же было удивление Жоржа, когда под портретом Аман-Жана оказалась подпись «Вышивающий». Друг потом месяц не разговаривал с ним…
«Что ты плюхнулся на пыльную лестницу прямо в пальто? — Визгливый голос Мадлен выдернул Сёра из воспоминаний. — Перепачкаешься, а мне чистить? Взял бы хоть одну служанку!»
Жорж поднялся. Говорить Мадлен о том, что на служанку нет денег, без толку. Ей не растолкуешь, что его мимолетная слава растаяла как дым. За шесть лет парижане утеряли интерес к точке, ученики разбежались. И в самом деле, кто же выдержит столь напряженный труд? Ведь чтобы написать картину, пуантилисту требуется в десятки раз больше времени, чем если работать обычными мазками. Но что говорить об этом Мадлен — она никогда не интересовалась живописью. И как только они вообще смогли сойтись — такие разные люди? Мадлен всегда интересовала только она сама, а вернее, ее внешний вид. Она вечно измеряла объем груди, талии, бедер — главное, чтобы все совпадало с цифрами, напечатанными в модных журналах. По квартире валялись разбросанные корсеты и сантиметры всех цветов радуги. Хорошо, хоть, поняв, что она ждет ребенка, Мадлен перестала затягиваться в корсеты. Зато в ход пошла всевозможная косметика. Вот только вчера она набрала в долг груду духов. А чем отдавать?! Мотовка! Недаром, когда Сёра начал писать ее портрет, то, недолго думая, изобразил свою «Венеру Каллипигу» за туалетным столиком. Косметика — вот настоящая страсть этой «Пудрящейся женщины».
Сёра тяжело поднялся и медленно, как старик (а ведь через пару месяцев, 2 декабря нынешнего 1889 года, ему исполнится всего-то 30 лет!), проковылял на кухню. Поставил на огонь чайник и проворчал: «Не заводись!»
Вот и весь разговор.
«Каллипига» тут же протиснулась в узкую дверь и обиженно загудела: «Ничем тебя не проймешь! Другие хоть тарелку об пол швырнут или выругаются позабористее, а у тебя нет ни сердца, ни чувств. Впрочем, — Мадлен презрительно поджала пухлые накрашенные губы, — говорят, и твой папаша такой же ледяной бирюк. Живет по строгому расписанию. В понедельник молится, вторник отводит для супружеских обязанностей. А в остальные дни жена его и не видит. Ты, наверное, тоже мечтаешь сбежать, бросив меня с ребенком?»