Великие авантюры и приключения в мире искусств. 100 историй, поразивших мир
Шрифт:
«Я не умалишенный! — лихорадочно зашептал он адвокату, боязливо оглядываясь на охранника. — Но мне действительно являлся Вермеер, причем не раз. Впервые это случилось в далеком 1910 году в его родном городе Дельфте, где я учился на архитектора. Впрочем, архитектором, как вы знаете, я так и не стал и занялся живописью…»
«Извините, господин Меегерен, — адвокат решительно прервал художника, — но ваша биография мне известна. А что до ваших видений, то я вполне допускаю, что у людей искусства бывает. — адвокат покрутил пальцем у виска, — что-то подобное. Но нашему делу это не поможет. Ваша дееспособность уже подтверждена лечащими врачами. Лучше постарайтесь вспомнить всех, с
«Боюсь, мэтр, что здесь нам мало что светит! — Художник снова схватился за голову. — Тот руководитель „Рейксмузеума“, который вел со мной переговоры, еще в прошлом году перед приходом союзников бежал вместе с немцами. И если его поймают, то его показания мне могут только навредить».
Адвокат чертыхнулся и забарабанил пальцами по стене. И снова тут же открылось окошечко камеры и заглянул озабоченный охранник: «Все в порядке, мэтр?»
Адвокат вымученно улыбнулся: «Все в порядке, офицер, спасибо за службу!» — «За этими фашистскими прихвостнями только смотри и смотри!» — буркнул стражник, но окошечко закрыл.
Адвокат повернулся к подзащитному: «Видите, положение сложное! Общественное мнение уже считает вас преступником. Но! — Адвокат поднял вверх палец, как флаг. — Отчаиваться не стоит! Мне не впервой вытаскивать обвиняемых из, казалось бы, безвыходных ситуаций. Тем более когда они достойные и благодарные люди. Наверное, у вас, старого коллекционера, припрятана не одна картинка славного Вермеера, так сказать на черный день. А, господин Меегерен?» — И адвокат хитро подмигнул подзащитному.
Меегерен судорожно сглотнул, не зная, что сделать — подтвердить догадку своего ретивого мэтра или опровергнуть. На всякий случай чуть склонил голову — пусть понимает как хочет. Мэтр Вандерберг расцвел: «Я подготовлю еще одно ходатайство — теперь уже в вышестоящую судебную инстанцию об изменении вам меры пресечения! А тем временем мы начнем разрабатывать новую линию защиты — найдем авторитетного эксперта, попробуем поставить под сомнение принадлежность Вермееру этой злополучной картины. Ведь прежде о ее существовании вообще никто не подозревал, атрибуцию наверняка проводили в спешке, к тому же в самый разгар войны. Не исключено, что ошиблись. Ну а если это не Вермеер, а другой — неизвестный художник, значит, обвинение в распродаже национального достояния попросту рассыплется».
«Но к экспертизе стоит прибегнуть лишь в крайнем случае!» — лихорадочно зашептал Меегерен и замолчал, увидев, как окошечко камеры снова открылось.
«Свидание окончено! — зло глядя на заключенного, отчеканил охранник и уже мягче взглянул на адвоката: — Время вышло, мэтр!»
Зазвенели ключи, дверь со скрипом открылась и выпустила Вандерберга. Меегерен снова остался один.
Дни прерывались только доставкой тюремной баланды. К заключенному никто не приходил, и его не вызывали на допрос. С каждым часом его былая решимость улетучивалась. В голову лезли самые разные мысли: «Меня хотят сломать психологически. Или вовсе сгноить без суда. Может, еще отравят чем-нибудь. Хотя нет, им надо вздернуть меня как пособника нацистов. Чтобы мое имя было навеки опозорено и стало синонимом негодяя. Ну нет! Этого нельзя допустить. Надо бороться. Но как?! Может, все-таки стоит рассказать, что немцы действительно получили не подлинного Вермеера, и к Герингу попала фальшивка? Но признаться в таком публично — навсегда потерять деловую репутацию! К тому же придется возвращать музею кругленькую сумму. Хотя если выбора не будет, то
Действительность оправдала худшие ожидания художника. Когда его наконец-то доставили на допрос, он сразу понял — дела плохи: следовать не терял времени, и теперь у него на столе лежала толстенная папка, на которой крупными буквами было написано: «Х.А. ван Меегерен». Открыв ее и полистав документы, скорее для солидности, чем по необходимости, следователь вальяжно откинулся на спинку кресла и самодовольно процедил: «В принципе материалов достаточно для передачи дела в суд. Но для протокола я еще раз должен спросить вас, господин Меегерен, признаете ли вы свою вину?»
Обвиняемый закрыл глаза от страха, но, замотав головой, выдавил: «Нет, господин следователь!»
«Тем хуже для вас! Чистосердечное признание и раскаяние было бы учтено в суде. А так вы сами лишаете себя последней надежды на снисхождение. — Следователь закурил папиросу, намеренно пуская дым прямо в лицо заключенного. — У нас есть картина Вермеера, попавшая к немцам, есть показания сотрудников амстердамского музея о том, что именно вы в 1943 году настояли на ее передаче антикварной фирме, представлявшей интересы Геринга. Для обвинения этого достаточно!»
Следователь резко захлопнул папку, давая понять, что участь арестанта уже решена. И тогда Меегерен взорвался: «Остановитесь! Я хочу сделать заявление!»
Холсты для Вермеера
«Значит, все-таки хотите признаться?» — Следователь изобразил на своем жестком, обезображенном шрамом лице подобие улыбки.
«Да, хочу, но не в том, в чем вы стараетесь меня уличить! Скажите, что было бы со мной, если бы немцы вместо Вермеера получили работу, скажем, какого-нибудь современного автора?»
«В таком случае вас бы здесь попросту не было!»
«Ну так выпустите меня! „Христос и блудница“ — не старое полотно, а современная подделка!»
«Как бы не так! — Следователь потряс папкой. — Здесь у меня несколько экспертных заключений о подлинности этого произведения. Оно, несомненно, принадлежит кисти Вермеера».
«Даю стопроцентную гарантию — эксперты ошиблись!» — Художник уже почти перешел на крик, но это, казалось, не производило никакого впечатления на его оппонента.
«Так кто же, по-вашему, написал эту картину?» — с легкой издевкой поинтересовался он.
Меегерен глотнул побольше воздуха и выкрикнул: «Я!»
Следователь опешил.
«Поверьте мне, это правда! Я с молодых лет учился писать так, как старые мастера. И вот теперь даже специалисты не смогли отличить мою собственную работу от работы Вермеера!»
«Это полная чушь! Не знаю, может, вы и в состоянии сымитировать стиль художника. Но как подделать возраст холста? Согласно экспертизе, ему больше трехсот лет!»
«А я и не подделывал! Я рисовал на подлинном холсте XVII века. Это всегда сбивает с толку экспертов. И краски я готовил по старинному рецепту. Потом искусственно состарил картину путем термообработки. Она потемнела, в ней проявились характерные трещинки-кракелюры…»
«Господин Меегерен! — Следователь впервые за время допроса повысил голос. — Вы думаете, я такой наивный идиот, что вам поверю? Да и как в таком случае быть с другими картинами Вермеера, которые вы продали? Не будете же вы утверждать, что и они написаны вами?»
«Буду! — воскликнул художник. — Причем не только они, но и еще две картины, которые я сбыл частным коллекционерам как работы другого мастера XVII века — Питера де Хоха. И я могу все это доказать!»
«Доказать?!» — Лицо следователя налилось гневом.