Великие дни. Рассказы о революции
Шрифт:
— Видишь, пароходище-то какой громадный?
И он ответил:
— Вижу, — хотя перед ним стлалась бесконечная туманная пелена и посреди ее блестящий крошечный кружок — солнце.
1927
В. Л. ЛИДИН
ОЛЕНЬ
Пулей ранили оленя в переднюю ногу. Охотник шел за подранком. Олень бежал сквозь тайгу, и следы его крови, редкие вначале, становились чаще. Скоро он должен был изнемочь и пристать. Охотник был из племени орочей, немногих тех кочевников, которых осталось от некогда сильных охотничьих родов несколько сот человек. Орочону шел пятьдесят второй год. Он был охотник, знал охоту на изюбра, на
Орочон шел по следу оленя неспешно и размеренно, уверенный в том, что след приведет его к цели. Сопки были уже тронуты осенью. Осень шла с севера. Близилась пора осеннего перелета птиц. Охотник уходил в тайгу и на озера и пропадал по неделям. Кабарга давала мешочек драгоценного мускуса. Изюбр — рога, созревшие свои панты, и тушу, которой человек мог быть сытым неделю. Олень шел впереди него. Бег его делался все замедленней. Когда он изнеможет совсем, охотнику останется всадить меткую пулю в сердце. Вскоре он увидел оленя. Олень уже не бежал, а шел, продираясь сквозь чащу. Панты его отливали золотом. Орочон прикидывал, сколько за них он сможет взять дроби, пороху и буды. Почва становилась все влажнее и мягче. Ноги его в худых унтах стали вязнуть. Он добрел до опушки, пробираясь по свалившимся стволам деревьев. Душная чаща звенела от мошкары. Мошкара садилась тучей на его лицо, но огрубевшая кожи была мало податлива для ее укусов. Человек привычно запух, и узенькие его глаза были зажаты в опухоли. Теперь олень, наверное, застрянет в топи, и здесь он его возьмет.
Орочон дошел до опушки и притаился за деревом. Тут увидел он необычайное дело. Олень зашел в грязь, но не застрял в ней и не изнемог, а начал выбивать в грязи здоровой передней ногой ямку. Когда ямка стала ему по росту, он лег в нее и стал кататься с боку на бок, пока не вывалялся в грязи совсем. И здесь он залег. Охотнику захотелось узнать, что будет делать зверь дальше. Он не убил его выстрелом, а расположился на опушке и приготовился наблюдать. Два дня он сидел на опушке и выжидал, и два дня зверь отлеживался в грязи. На третий день олень встал. Рану его затянуло, и он снова мог двигаться. Он перестал хромать, учуял человека и, прежде чем человек успел выстрелить, в несколько прыжков ушел от него. Орочон подивился, как зверь смог так быстро выздороветь, и даже не пожалел потерянных пантов. Он был охотник, и охотничьи приметы были для него дороже добычи.
Две недели спустя глаз снова изменил ему, и он подранил косулю. Косуля стала так же уходить от него, как уходил олень, и в том же направлении. Он последовал за ней, и она привела его к тому же болоту, где выкопал себе ямку олень. Он снова остался сидеть на опушке, и косуля так же, как и олень, стала кататься по грязи и залегла в ней, положив поверх морду со своими красивыми девичьими глазами.
Охотник опять переждал два дня. На третий день косуля оправилась от ранения и побрела дальше. Ему было жалко ее убивать, хотя это было легко сделать. Видел он затем, несколько месяцев спустя, в бесснежную уссурийскую зиму, как брела к тому же месту подбитая дикая свинья. Она стонала и хрюкала, раскапывая рылом грязь, и грязь эта тоже помогла ей оправиться. Свинью он все же убил и увидел, что первую рану в ее паху почти затянуло.
Орочоны жили вдоль по реке в берестяных шалашах, и сородичи могли приходить к сородичам за сотни верст, как братья. Старики работали вместе с молодыми, пока были силы. Когда силы кончались, надо было умирать. Таков был закон жизни. В шалаше умирал старый орочон, отец охотника. Он ел не меньше семидесяти рыб на своем веку, — это значило: не меньше семидесяти раз он видел ход красной рыбы, — и ноги его, застуженные в жестоких простудах, отказывались служить. Он лежал в шалаше и покорно ждал смерти. Боги были немилостивы, и смерть не приходила к нему. Сыну стало его жаль, и он подумал: если грязь помогает зверю, почему она не может помочь человеку? Он положил старика в бат — выдолбленную лодку и поплыл по реке, чтобы оказаться ближе к звериному месту. Здесь он выволок старика и тащил его на себе целых два солнца. Старик был велик ростом, но тощ, и весили одни его кости.
Орочон приволок старика к болоту, выкопал ему ямку и посадил его по пояс в грязь. Потом он построил над ним из кольев и бересты шалашик, чтобы старика не мочили дожди, обильные в это время года. Старик две недели просидел в грязи и дожидался сына. Сын охотился на птицу и на зверя и приносил к шалашу добычу. Он располагался на древесном корье и готовил пищу. Две недели спустя он откопал старика и помог ему вылезти. Старик оперся на его плечо и попробовал передвигать ногами.
В тысяча девятьсот двадцать первом году от отряда, который преследовал белых, отстал красноармеец Степан Дементьев. Отряд шел, растеряв обоз, изголодавшийся, оборванный и наполовину уничтоженный тифом. Надо было добить врага, чтобы не дать уйти ему к морю. Больных не на чем было везти, лошади падали без фуража, и отставших оставляли в нищих поселеньях или в зверовых шалашах гольдов и орочонов. Они надолго оставались в этих местах в одиночестве, среди людей, язык и обычаи которых были неведомы.
Так написал о последнем прорыве Красной Армии в Крым поэт Н. Тихонов. А художник Н. Самокиш создал об этом картину "Переход через Сиваш".
У Дементьева был ушиблен позвоночник. На него упало дерево, которое рубил он для гати. Ноги отнялись, и большой, здоровый человек лежал неподвижно, с мертвыми конечностями. Его оставили у орочонов с тем, чтобы вернуться за ним на обратном пути. Ему выдали немного муки и припасов и уложили в берестяном шалаше. В отверстии для выхода дыма видны были уссурийское темно-синее небо, большие звезды востока и широкая лапа хвойного дерева, говорившая человеку о жизни. Человек хотел жить. Он поднимался на локте и оглядывал скудное пламя очага и грубые лица орочонов, которые молчаливо готовили над огнем пищу. Люди накормили его, и он уснул. Лицо его было мокро, когда он засыпал. Он плакал над своим одиночеством и над своей судьбой — умирать, когда он был еще полон жизни.
Утром орочоны ушли на охоту, он остался в шалаше один. Ноги его были прикованы к земле. Эти ноги знали большие переходы, стремена седла и волю двигаться по всему миру. Сейчас это были чужие ноги, лишенные движенья и похожие на ноги старика. Вечером орочоны вернулись в жилище. Они накормили человека, и один из них осмотрел его ноги. Орочоны посовещались между собой и стали вязать древесное корье. Они связали его углом, так что получилось подобие саней. На рассвете они положили человека на эти сани и повезли в тайгу. Он понял, что они увозят его, чтобы чужая смерть не осквернила их жилища. Он лежал на спине, видел небо, свежие белые облака, мохнатые лапы деревьев, белок, смотревших на него черными живыми глазами, и птиц, начинавших весеннее свое кочевье. Птицы летели на север, и красноармеец следил за ними и тосковал, как может тосковать человек, который знает все о своей судьбе. Орочоны волочили его сквозь тайгу. Ветки деревьев царапали лицо. Пестрые бурундуки с любопытством выглядывали из-за стволов. Все начинало жить, и благодатно расцветало уссурийское лето. К вечеру второго дня орочоны привезли человека к опушке леса. Здесь у ствола самого толстого дерева была устроена кумирня. На дереве был срезан треугольник коры, и возле дерева на помосте из корья были положены камешки и палочки. Красные бумажки со значками вылиняли от дождей. Дальше начиналось болото. Степан Дементьев подумал, что они хотят его живьем утопить в трясине, и достал наган.
— Вези назад, дьяволы, — сказал он. — Вези назад, или я вас тут обоих положу, как не жили.
Но орочоны зашумели и стали показывать на его ноги. Лица у них были простые и детские, и он им доверился. Они потащили свои сани в самую грязь, и один из орочонов стал копать ямку, похожую на ложе. Они взяли его на руки, положили в эту ямку и на половину закидали его грязью.
— Су, — сказал ему орочон и показал несколько раз на солнце.
Это значило, что несколько дней должен был провести человек здесь. Тогда он понял, зачем они волокли его сюда и что грязь эта — целебная. Он лежал, закиданный грязью, и орочоны показывали ему на свои ноги и хлопали себя по твердым лодыжкам. У охотника должны быть зоркие глаза и крепкие ноги. Человеку без ног суждено пропасть, и надо прежде всего сделать так, чтобы вернуть человеку ноги. Днем один из орочонов уходил на охоту, а другой оставался с человеком.