Великие дни. Рассказы о революции
Шрифт:
— Эй! — кричал он с горы соседям.
— Чего эйкает?
— Как — чего! Хочет, чтоб мы пошли бить для него белку. Рыбы для него наловили бы.
— Эй! — кричал с горы Гольтоулев.
— Поэйкает да перестанет.
— Какой — перестанет! Ишь, спускается. Сейчас ругаться придет.
Летом стоял дом Гольтоулева осенний, темный. Возле дома Гольтоулева было ветрено даже летом. Дверь была узкая, длинная, как сам Гольтоулев. Лялеко хотелось подбежать к этой двери, постучать — выглянет Гольтоулев. Гольтоулеву не догнать
— Ты чья такая будешь? — спросил Гольтоулев Лялеко.
— Никанора я буду дочка, Лялеко.
— Стало быть, Никанора вшивого будешь дочка. Отец дома?
— Нету.
— Скажи отцу: Гольтоулев спустится — плохо ему станет. Оленя я одного недосчитал. Наверно, твой отец украл.
Лялеко заглянула в окно большого дома. В доме было тихо. Стояли вещи из города. Лялеко не знала их назначения. На стене висела русская легкая вещь. Гольтоулев снял ее осторожно и, притрагиваясь к ней пальцами, стал играть. Лялеко хотелось петь, подпевать этой вещи, хотелось плакать. Вещь эта плакала.
— Ты что ко мне в окно заглядываешь? — спросил Гольтоулев. — Украсть хочешь? Что хочешь украсть?
— Эту вещь хочу украсть, которая плачет. Спрячь ее.
— На, съешь за эти слова, — сказал Гольтоулев, протягивая Лялеко пряник.
Пряник был красивый, вроде лисы. С хвостом был пряник.
— Чего не берешь?
— Взяла бы, да знаю: ты скажешь, что я его у тебя украла.
— Эко! Какая у Никанора вшивого острая девка. Отец твой дурак, а ты умная.
Гольтоулев приближался.
Лялеко смотрела на него с испугом.
Из дома Гольтоулева было видно, как в горах прыгали козули. Козульи тропы вели к речке Гольтоулева.
— Это мои козули, — говорил Гольтоулев.
Давно это было. Гольтоулев приехал из города и сказал орочонам:
— Гору знаете? Это теперь моя горка. Так себе гора. Лес видите? Это теперь мой лесишко. Реку слышите? Это теперь моя речушка. Я купил в городе, белкой заплатил. Вы, стало быть, на моей земельке живете.
Русские охотники посмеивались.
— Врет ваш Гольтоулев, — говорили, — белки у него не хватит, чтобы тайгу купить.
Красная Армия стала для многих тысяч людей первой школой. И не только боевой и политической, но и самой настоящей школой, той, где учат грамоте… Об этом рассказывают в своей картине "Между боями" художники А. П. и А. С. Ткачевы.
Однако купцы — городские люди — из всех орочон признавали только Гольтоулева.
Горы они называли — Гольтоулевы горы.
Лялеко думала:
"Голая гора — это Гольтоулева гора, она походит на Гольтоуля. Сестренка-гора — это моя горка. Я Гольтоулеву
Купцы приезжали из города, шли мимо палаток прямо к Гольтоулеву дому.
— Высоко живешь! — кричали они Гольтоулеву.
— Низко жить буду — плевать на меня будут. Высоко живу — я сам на других плюю.
Шаг Гольтоулева был мягкий, тихий. Гольтоулев подходил неслышно. Рука у Гольтоулева была вкрадчивая, цепкая. Трогать любил Гольтоулев, мять, брать.
— Рука у меня — чтобы брать, — шутил он. — Ваши руки — чтобы давать руки. Мне давать.
В том месте, где река ревела и пенилась, встретив гору Гольтоулева, стояли два камня вроде важенки — самки оленя — с теленком. Река разлилась, камень-теленок утонул, и из воды торчала только голова, оленья голова большого камня.
Лялеко ждала лета, когда река вернется на свое место, и камень-сосунок будет виден снова.
Осенью Лялеко впервые выстрелила из большого отцовского ружья. Она выстрелила и попала дробинкой в маленькую белку на ветке высокой лиственницы.
— Это Гольтоулево дерево, — пошутил Никанор. — Возле его дома убила белку. Отдай ее Гольтоулеву.
— Ладно, — ответила Лялеко. — Убью другую — отдам. Эту белочку я сама съем.
В окно видел Гольтоулев, как Лялеко жарила на костре белку, как она ела белочку, беличьи лапки, беличий желудок, полный кедровых орешков.
— Острая у тебя девка! — крикнул Гольтоулев из окна Никанору. — Не в тебя девка.
— Ладная девка, — согласился Никанор.
— Ладная, — сказал Гольтоулев и усмехнулся. — Сын будет. За моего сына отдашь.
— Жены нет, а сына ждешь, — сказал Никанор и рассмеялся.
— Эй! — крикнул Гольтоулев. — Что ты сказал?
— Жены, сказал, нету, а сына ждешь. Важенка, что ли, принесет тебе сына?
Ночью оспа постучалась в двери Гольтоулева дома. Умерла молодуха.
В палатках под горой стало дымно. Дымом хотели выгнать орочоны, выкурить болезнь.
Тихо стало в палатке Васьки Оседлова. Не слышно стало крика маленького Гольчея, Оседлихи не слышно стало, ее тяжелых шагов не слышно стало, ее голоса не слышно стало — как она ругалась, самого Васьки не слышно было. Тихо стало в других палатках, страшно стало.
В горах кричал ветер. Олени тыкались мордами в двери палаток, искали хозяев.
Где-то выли собаки — должно быть, оплакивали человека.
В палатке Никанора стало холодно. Пошел Никанор за дровами, дошел до дверей и упал лицом в снег.
Лялеко взяла отца за ноги и потащила. Ноги Никанора высохли, отощали, Никанор стал легким, чуть тяжелее зайца. Лялеко положила его на нары возле печки. Затопила печку. Печка вздрагивала, в печке прыгал огонь и гудел.
Никанор лежал тихий. Лялеко потрогала его. Он был горячий.