Великие любовницы

Ватала Эльвира

Насильственные альковы, дорогой читатель, не были бы насильственными, если бы совокупление супругов действительно не происходило в тюремных камерах или замках (какая разница!). Короли заточили своих неверных супруг в эти замки, на тюремные камеры смахивающие, а вот отказаться от их сексуальных услуг никак не могут, поскольку у них так называемая сексуальная зависимость возникла, о которой мы вам уже малость раньше рассказывали.

У таких королей физическая тяга к супруге была так сильна, что ненависть к ней перевешивала. Словом, хотя я тебя не терплю, а даже ненавижу и презираю, спать с тобой буду, потому как не в силах плотский свой огонь к тебе погасить! А ведь именно так случилось с английским королем Иоанном Безземельным, или Джоном, как его по-английски зовут, и его женой Изабеллой Ангулемской. Красавицей она была, конечно, неотразимой. Всех наповал, как говорится, своей красотой валила. Встречаются редко, правда, а даже очень редко такие женские лица, красота которых возбуждает беспокойство, какую-то внутреннюю тревогу у мужчин, и они просто не в силах побороть вдруг возникшее влечение к такой женщине. О влиянии на мужчин этой роковой женщины один из писателей так сказал: «Слегка удлиненные, чуть прикрытые пушистыми, темными ресницами глаза таили в своей глубине такой вулканический огонь страсти, что любой мужчина, встретившись с нею взглядом, тут же цепенел. Всем стало понятно, почему король Джон, повстречав такое волшебное создание в лесной чаще, немедленно пал к ногам Изабеллы» ^[105] .

105

Гуи Бретон. «Любовь по-санкюлотски», т. 6. М., 1996, с. 178.

В соляной столб от восхищения, стало быть, мужчина превращался. Ну король Джон столбом, как истукан, не стоял, конечно. Он начал энергично действовать. Во-первых, он попросил свою «лесную фею» стать его, короля, супругой. И для этого выкрал ее у жениха. Ибо короли, которые влюбляются с первого взгляда, на женитьбу скорые, и ничто им не помеха. Но маленькая помеха была, конечно. Дело в том, что король Джон уже был женат. На такой премиленькой серенькой скромной птичке, какой являлась Хадвиза Глочестер. Ну ее, конечно, король живо попросил вон из дворца, тем паче из королевского алькова, ну там в монастырь или в какой отдаленный

замок, но только с глаз долой. Новая, яркая, гордая, красивая королева Изабелла отныне будет у бока Джона царствовать. Хадвизе возражать не пришлось, удалилась. Всю жизнь серенькой незаметной птичкой была, незаметной и умрет. Ну и началось. Королевский альков днем и ночью был «объят вулканической страстью». Король Джон из него почти не выходит ни днем ни ночью, а если выходит, то только и думает, как бы туда поскорее возвратиться. И даже забывает о высоком долге деторождения наследника, а просто так, как темпераментный мужчина, свою плотскую страсть с молодой женой насыщает. Долго дремавшее тело Джона проснулось, наконец, для страсти и любовных утех. Все государственные дела из-за этой безумной страсти забросил. А когда какой министр робко постучится в королевский альков, «простите, дескать, ваше величество, что отрываю вас от приятного занятия, но тут бумаги вашей подписи несколько дней уже ждут», то король Джон сердитым и нахмуренным выходил из спальни, и на целый день у него настроение было испорчено. Страсть короля к Изабелле приобрела форму ну прямо какого-то эротического помешательства. Ну что же, простим эту слабость монарху, не он первый, не он последний ради любви забрасывал государственные дела. Не каждый ведь имеет силу воли Людовика XIV, который заявил своей любовнице Ла Вальер: «Надо, чтобы наша любовь не влияла на государственные дела». У нас матушка государыня Екатерина Великая уж на что дисциплинированная и к своим государственным обязанностям строго относящаяся, но и она забрасывала все дела, когда ее любовник Ланской болел. Потемкин так и сказал одному послу, примчавшемуся с важным делом к царице во дворец: «Вы выбрали неудачное время. У нас болен Ланской, и государыня никого не принимает». А однажды на четыре недели отложила все государственные дела, потому как дела своего любовника Григория Орлова надо было налаживать. Словом, дорогой читатель, безумная плотская страсть овладела королем Джоном. А эта самая Изабелла, ведьма лесная, и темперамент бесовский имела. Ей сексуальных услуг одного Джона мало было, и она стала заводить себе любовников.

А поскольку королевский альков вечно королем занят, то начала она этих любовников приводить в самые разные укромные местечки, ну где-нибудь в густых кустиках или на задворках дворца, а то и прямо на лестницах. А Джон, или Иоанн Безземельный, как его в русской энциклопедии величают, хотя и земли проворонил и все братьям досталось, тут проявил бдительность: он находил этих любовников и сурово их наказывал. Как? Очень просто и поучительно. Он их вешал перед ложем королевы. Проснется она, скажем, в своем роскошном алькове, потянется слегка, чуть зевнет, и милый зевок в горле застревает, а в глазах ужас дикий… Прямо под пологом ее ложа висит ее любовник, с которым она еще вчера жаркой любовью занималась. Ох уж эти кровожадные мужья, не желающие ни в рогоносцах ходить, ни темперамент своих супруг во внимание принимать. У нас Петр I ведь тоже не поцеремонился с любовником своей супруги Екатерины I. Она хотя и много-много детишек русскому царю родила, об этом мало кто знает, конечно, а было их у нее одиннадцать штук, оказывается, хотя полной ясности о их количестве в истории нет, но романтической любовью к своему управляющему Монсу тоже была объята. Романтической, но отнюдь не платонической. И когда Петр I узнал об измене жены, он, во-первых, в гневе дорогое венецианское зеркало разбил, во-вторых, Монса в тюрьму заключил. А поскольку негоже было царю обвинять любовника своей жены в прелюбодеянии, то объявили его во… взяточничестве. Голову ему срубили, как капусту, и эту самую голову, уже заспиртованную в стеклянной банке, царь поставил на ночной столик своей супруги. Поучительно, конечно, и больше желания Екатерина изменять мужу не имела, но, наверное, не очень-то приятно, проснувшись в своем алькове, взирать не на красивого любовника, а на его красивую мертвую голову.

Изабелле пришлось взирать на повешенных перед ее альковом любовников. Жуткое зрелище, конечно. Но от этой жестокости своего мужа и сама Изабелла озверела, на супруга войной пошла, своих сыновей уговорив против изверга-отца выступить. Ну тогда, конечно, Джон Безземельный супругу в темницу заключил, в одиночную камеру, ключ от которой у своего пояса носил. Но поскольку он не в силах был преодолеть свою плотскую страсть к жене, то он начал в темницу к ней за любовными утехами хаживать. А поскольку Изабелла была возмущена жестокостью супруга, она ему в любовных ласках отказывала. Ну тогда Джон Безземельный начал брать ее силой. И альков стал напоминать тюремное насилие. История вообще любит в разные эпохи повторяться. И даже такой нетипичный пример, как насилие в королевском алькове, повторится с Ричардом III, который, заключив свою супругу Анну Нервиль в темницу, продолжал туда хаживать для любовных утех и возмущался, когда супруга ему в такой мелочи отказывала. Он ей прямо говорил: «Отказывать мне в сексуальных сношениях? Выбейте это себе из головы, дорогая. Брал вас и брать как женщину всегда буду. Независимо от изменяемого антуража». А антураж из королевского алькова в темницу превратился. Но вот, дорогой читатель, к счастью для Изабеллы и для государства английского, конечно, поскольку он плохим королем был, Джон Безземельный умирает. Молодая, пардон, уже не очень молодая, конечно, вдова не пожелала долго в этом звании ходить. Она использовала и на этот раз свои бесовские чары, влияние на мужчин, и отбила жениха своей дочери Джоанны, Хьюго Лузиньяна. А Хьюго, придя к невесте, как увидел будущую свекровь, моментально к ней загорелся плотской страстью (а что он, рыжий, все влюбляются, а он что?) и, как говорится, «от ворот поворот», переметнулся от дочери к матушке, и не временное это было явление в его жизни, а постоянное, поскольку полюбил он Изабеллу глубоко и сильно и на всю жизнь, и она крутила им, как своим мизинцем. Дочь, конечно, в слезы. В истории бывали примеры, когда отцы-короли у своих сыновей невест отбивали и сами на них женились, достаточно несчастного дона Карлоса вспомнить, но чтобы матери… Но и такое в истории случилось. А Изабелла, детородная дама, она в течение шести лет родит Хьюго пятерых детей. И у нее уже на белом свете восемь штук детей обитают. Трое от первого мужа, пятеро от второго. Когда-то Хьюго был женихом Изабеллы, и это у него Джон Безземельный невесту украл. И вот теперь они соединились в супружестве, наконец. Таковы неизведанные пути любви. А Изабелла совершенно подчинила себе супруга, под башмаком, так сказать, он у нее, и топчет она своего муженька, как ей вздумается, а он пикнуть даже не смел и никакой самостоятельности не имел. А когда «пикнул», приняв в отсутствие Изабеллы у себя дома французских королей Бланку и Людовика VIII, Изабелла страшный скандал ему устроила. На супруга с кулаками полезла, клок бороды ему вырвала, а перины и подушки, на которых французские короли спали, вон выбросила и всю посуду, из которой они ели, тоже, а сама вскочила на коня (наездницей она была прекрасной) и помчалась в свой отдаленный замок в Ангулемии и мужа видеть не желает. Хьюго три дня и три ночи простоял на коленях перед воротами замка, умоляя простить его. Еле простила. Изабелла не могла смириться, что Франция какие-то ее провинции забрала, когда она была королевой, женой Джона Безземельного. Бедный король и так без земли, а тут у него еще последние провинции отбирают. А теперь ее муженек, вместо того чтобы войной на французских королей идти, «чаи», видите ли, с ними распивает. Это только советский поэт Владимир Маяковский мог беспардонно на «чаи» даже само солнце приглашать, а Изабелла с врагами распивать «чаи» не намерена. И порешила она врагов уничтожить. Правда, не в битве какой (силенки не те), а потихоньку французских королей отравить. И вот она посылает своих хорошо оплаченных поваров «втереться во французскую кухню» и подсыпать Бланке и Людовику VIII яд в суп. Повара, благополучно «втерлись», и даже яд уже было всыпали в котелок с супом, для королей предназначенный, но какой-то слуга увидел их действия и обо всем королям донес. Суп дали испробовать собакам, и они издохли. Ну тогда, конечно, поваров под жестокую пытку, потом на плаху — головенки долой. И под пытками повара признались, от кого получили указание отравить французских королей.

Узнав, что ее заговор провалился, Изабелла садится на коня и мчится в спасительный монастырь монашкой постригаться. Там-то ее мстительная рука королей не достанет. И действительно, больше Изабелла из монастыря не вышла, начисто отказавшись и от мужа, и от светской жизни. Напрасно Хьюго простаивал перед воротами монастыря, умоляя Изабеллу вернуться: ни разу она к мужу не вышла. Убитый горем Хьюго, который без Изабеллы и ее любви жить не мог, впадает в дикую меланхолию, когда жить человеку не хочется, и как Печорин или Вронский решает подставить себя под пули или, вернее, меч неприятеля. Он идет в какой-то крестовый поход и так мечтает быть убитым, что его, конечно же, мечом враг порубил. Когда мужчину одолевает неистовая тоска по женщине, по ее утрате, будь то татарка Белла, или красавица Анна Каренина, или неотразимая Изабелла Ангулемская, он непременно желает умереть, и непременно под пулями неприятеля. Такова, значит, дьявольская мощь любви. А Изабелла, несмотря на возраст, на свою многодетность, с годами не только фигуры не теряла (восемь человек рожденных детей и большое количество выкидышей), но молодела и красивела с каждым годом. Ее-то годы почему-то не брали. Вот бы нашим царицам или заморским королевам такое свойство лесной феи — Изабеллы. Она сама на недоумение всех окружающих, почему ее годы не берут, неизменно отвечала: «А я заключила пакт с господином дьяволом». Действительно, дьявольская мощь Сен-Жермена, который до сегодняшнего дня представляет для всех необъяснимую загадку: он жил 300 лет и каждый год чуть ли не молодел. Во всяком случае в течение последних 100 лет его внешний вид не изменялся: элегантный пятидесятилетний мужчина почти без морщин на лице. Сейчас многие психологи и историки занимаются феноменом Сен-Жермена, и того и гляди пухлые трактаты и интересные художественные произведения на книжных полках появятся, объясняющие нам по-научному этот невозможный жизненный феномен.

Ну молодая вечно и обольстительная Изабелла никогда больше к светской жизни не вернулась, быть может, соблазняя бедных монахов своими бесовскими чарами, может, нет и умерла в возрасте что-то около шестидесяти лет, вероятно, потому, что сама этого захотела: ведь пакт с дьяволом давал вечную молодость Фаусту, была бы только рядом Маргарита. А раз рядом Хьюго нет, лучше уж с ним на том свете встретиться, чем прозябать вечно молодой монашкой. Мы бы так на месте Изабеллы рассуждали.

Мария Гонзага

Мария Гонзага, вовсе не тривиальная женщина, хотя и нелюбимая жена в «насильственном алькове». Мы не знаем, дорогой читатель, за что невзлюбил ее, а даже возненавидел муж, польский король Владислав Ваза, если сам он далеко не Аполлон Бельведерский, а в жену его все поголовно влюблялись, столько обаяния, красоты и прелести в ней было. Во-первых, богатая. Ее отец Карл де Неверс содержал свой маленький двор со ста придворными в Мантуи. Во-вторых, образованная. Марии дали хорошее образование, да и внешне она довольно привлекательна: черные как смоль волосы, черные как уголь глаза, обаятельная улыбка на всегда веселом лице, а фигура стройная, что твоя новогодняя елочка. Ну, конечно, любовников у нее видимо-невидимо. А один даже из-за неразделенной любви со своей жизнью покончил. Незначительных любовников — много, конечно, мы даже их имена приводить здесь не будем: все они одинаковы — серенькие бесцветные птички. Но были и значительные любовники, а среди них известный любовник короля, старший конюший де Марс. Правда, ветреный это человек и слегка неразборчивый в любовных

чувствах: то влюбился в Марию Гонзагу, да так сильно, что пламенными любовными посланиями ее ну просто засыпает, то вдруг, вырвавшись из объятий короля и подождав, когда тот уснет, быстро одевался, на коня вскакивал и мчался в Париж в любимые бордели, к любимым проституткам. Проведя с ними два-три часа, садился опять на отдохнувшего уже коня и как вихрь мчался обратно в Сен-Жермен в королевский дворец. Так что, когда король утром просыпался, он всегда заставал своего любовника на месте, только сильно уставшим и до обеда почивавшим. Король не смел будить своего любимца, и тот мог безнаказанно спать иногда и до трех часов пополудни. «Ничего, король подождет», — любил говаривать Марс, нимало не считаясь с монархом. Он быстро усвоил известную истину: в любви двух существ, будь они мужского или женского пола, есть раб и властелин. Рабом всегда бывает более любящий, а поскольку король любил своего Марса больше, чем тот короля, зависимой стороной был король. И так он с монархом не считался, что свои эскапады в бордели увенчал женитьбой на известной мировой куртизанке Марион Делорм, которой домогался сам кардинал Ришелье, во дворец к которому она ездила, переодевшись пажом. Но ей казалось, что кардинал слишком мало ей за свои услуги платит, и однажды она подаренные им сто пистолей пренебрежительно выбросила за окно. А вот де Марсу отдавалась совершенно бесплатно, да еще и стала его женой. Король, как только услышал про такую коварную измену своего любовника, от гнева и печали не мог места себе найти: заперся на несколько дней в своих покоях, где тяжко оплакивал горькую новость. Но власть над королем с этого момента де Марса не только не уменьшилась, но даже увеличилась, и вот он уже подумывает, как бы самого кардинала Ришелье свергнуть и самому неограниченную власть при короле захватить. Заговор провалился, конечно, де Марсу, имеющему самых лучших и быстрых лошадей во всем французском королевстве, предложено было бежать, но он в своей непомерной гордости и в понятии чести бежать отказался. Тогда король с болью в сердце и со слезами на глазах вынужден был издать приказ об аресте своего любимца, а потом еще один страшный указ подписать: дать свое согласие на публичную того казнь через отрубление головы. Де Марс держался до последней минуты с восхитительным спокойствием и доблестью. За полчаса перед казнью он потребовал перо и бумагу и написал матери прощальное письмо, потом внимательно его перечитал, нашел две грамматические ошибки и тщательно их исправил. Потом дал исповеднику прекрасный медальон с миниатюрой Марии Гонзаги и пучком черных ее волос, приказав все это сжечь, и передал слова любви своей любимой женщине и, став на эшафоте перед палачом, сделал несколько комичных танцующих фигур. Вот с какой доблестью и презрением к смерти этот фаворит короля и любовник Марии Гонзаги голову свою на эшафоте сложил. После его смерти Мария Гонзага, испуганная возможной компрометацией, поскольку уж очень интимные послания любовнику посылала, просит кардинала Ришелье, который тоже был в нее влюблен и однажды вознамерился силой ее любовь завоевать, улегшись в кровати и притворившись больным с конкретным предложением Марии возлечь рядом и муки его облегчить, на что княжна отвечала поспешным оставлением кардинальской спальни, так вот Ришелье ей без обиняков сказал: «Не волнуйся, голубушка. В письменном столе де Марса найдено столько любовных писем лиц обоего пола, что сам дьявол в их авторстве не разберется и тебе нечего за свою честь опасаться».

Мария Тюдор. Портрет XVI века,

Король Филипп II

Вторым известным любовником Марии Гонзаги был родной брат короля Гастон Орлеанский. Этот непокорный брат, которого матушка Мария Медичи любила больше Людовика XIII и готовила для занятия королевского трона, вечно в какие-то козни и политические заговоры впутывался. Иногда ему удавалось бежать за границу, иногда нет, и тогда он всегда у родного братца прощения просил, обещал исправиться, и король его всегда прощал, головы его ни разу не тронув, отделываясь только лишением голов его сторонников. И вот овдовевший двадцатиоднолетний Гастон Орлеанский вдруг безумно влюбляется в восемнадцатилетнюю Марию Гонзагу и просит могущественного кардинала и свою матушку на этот, второй, раз дать ему возможность по любви жениться. Мать и кардинал в ужас пришли. Выдавать королевского законного отпрыска хоть и за богатую и красивую, но какую-то захудалую княжну, когда кругом по миру невест из королевских домов вон сколько обитает. Словом, Гастону твердо сказали — нет, и он решает силой украсть (с ее согласия, конечно) невесту и тайно с ней обручиться. Но матушка Мария Медичи уже прослышала про эти намерения своего сына и не мешкая приказывает Марию Гонзагу арестовать и бросить в тюрьму. Гастон наехал с конями ночью, чтобы невесту, как Машеньку у Дубровского, в церковь везти, а невеста под замком. Сам Гастон еле ноги убрал. Убежал в Лотарингию и тут назло и брату, и матери вдруг женится на Маргарите Лотарингской, не спрашивая ни у кого согласия и разрешения. Отец Марии Гонзаги Карл ринулся дочь освобождать. Бросился на колени перед Марией Медичи — та простила, невеста без жениха уже неопасна. А Мария Гонзага задумалась над своим жизненным положением. Любовники — это, конечно, хорошо и приятно, но пора и жизнь себе налаживать. Тридцать первый годочек ей на пятки наступает, что для женщины того времени совсем дюже зрелый возраст. Но где жениха найти? Пусть не пригожий, пусть даже толстый и неуклюжий, как бурдюк с салом, хотя вообще-то, конечно, бурдюк больше для вина подходит, в лучшем случае для кумыса, но так уж нам напрашивается само собой это сравнение — бурдюк с салом, но только знатный. И такой бурдюк с салом знатный нашелся, конечно: на польском троне. Король Владислав Ваза к своим пятидесяти с гаком годочкам овдовел, пожирнел, потолстел, лицо и тело налились нездоровым, о, даже не румянцем, а так, жирком желтеньким, подагрой изъеденные ноги ходить отказываются, короля носят на кресле, поскольку до лектики польские мастера еще не додумались, а вот кресла отменные стругали. И вот такой жених пожелал Марию Гонзагу видеть своей невестой. Аргумент для брака был весьма значителен: за Марией давали большое приданое, триста тысяч ливров, что как раз не хватало на войну с Турцией. Но, конечно, и личные качества в расчет брались. Посланцы, приехав из Франции и узревшие невесту, охотно ее рекомендовали королю: бела, дюже корпулентна, то есть большая, и толстая, и немолодая, но лицо красивое и не особенно жиром обросло. Словом, как женщина, она королю понравится, и в альков к ней он будет ходить, пардон, его будут носить, весьма охотно. Король на портрет внимательно посмотрел, он ему понравился, но мы-то с вами, дорогой читатель, знаем цену этих лживых портретов. Скольким монархам они жизнь попортили: Кромвель при Генрихе VIII жизни своей лишился, поскольку в своей отрубленной голове должен был винить не свою измену и взяточничество, которые король бы ему простил, а неудачный портрет, на котором фламандская кобыла Анна Клевская выглядела красавицей. Летучей мышью заклеймит другой король свою новобрачную, перенеся взор с портрета на оригинал, а тот же король польский Владислав IV Ваза воскликнет, узрев Марию Гонзагу: «И что — эта та самая хваленая красавица, о которой вы мне все уши прожужжали?» Но это позднее будет. А сейчас снаряжают всадников из богатой польской шляхты в безумно богатые одежды, а драгоценности даже в гривы коней вплетены. И вообще, чего только не напялили на бедных коней! Попоны из алого шелка с ручной вышивкой, подковы, конечно, из простого металла, но одну лошадь все-таки подковали золотом и специально так небрежно и на одном маленьком гвоздике, чтобы в центре города эта подкова слетела. И вот едет богатая кавалькада польских шляхтичей: все, значит, в роскошных одеждах, на белоснежных конях, в гривы которых вплетены драгоценные камни, — все блестит, сверкает. Народ ахает в изумлении, глядь, с одной лошади блестящая подкова отлетела — народ кинулся ее подбирать и обомлел: из чистого золота! Батюшки-сватушки вроде маленькое и ничтожненькое королевство, а у коней подковы из золота. Невесту снарядили, приданое с собой захватили, и в окружении такой блестящей свиты из польских шляхтичей на конях, у одного из которых золотая подкова, Мария въезжает в незнакомую ей варварскую страну, конечно, польского языка не зная и довольно плохо свой родной, итальянский. И в городе, лежащем над Балтийским морем, Гданьске, должна была произойти церемония бракосочетания. Король Ваза богато одетый, но мучимый приступом подагры и еще коликами почечными, кряхтя и стеная, в костеле святого. Яна ждет свою невесту. Ну и кого он узрел? Где та красавица, о которой ему все уши прожужжали? Вместо нее движется ему навстречу какая-то великанша, с расплывчатыми чертами лица и вообще мало на красивую женщину похожая. Один из хроникеров того времени охарактеризовал ее в 1646 году, когда бракосочетание совершалось, весьма точно и лаконично: «Больше толстая, чем красивая» ^[106] .

106

З. Кухович. «Образы необыкновенных женщин». Лодзь, 1972.

Владислав Ваза, Дон Жуан в молодости, да и сейчас, несмотря на весь свой внешне отталкивающий вид, не меньше, искренне возмутился таким несоответствием его воображения о невесте с реальностью, дико возмутился и своего возмущения скрыть не может. Даже с кресла не встал при приближении невесты, любезного слова не сказал, сидит себе в кресле истуканом и проклятия на польском языке бормочет. Мария, приблизившись к жениху, растерялась от такого «холода», покраснела, побледнела, чуть в обморок не упала, но все же сдержалась, нагнулась и поцеловала ему руку. Но и даже этим жестом из негодования Владислава Вазы не вывела. «Ну кого вы мне подсунули?» — так и было написано на его лице. Ну, значит, сидит он с презрительным видом на своем кресле, не желая вставать, правда, ему трудно было это сделать при подагрических ногах, и надутый молчит. Ни одного слова. Воображаете себе ситуацию? А через минуту ксендз спросит: «Будете ли любить друг друга в счастье и горести?», и что он ответит, когда ненавистью горит и уже где-то в мыслях готов приданое вернуть, так необходимое государству для войны с Турцией.

Невеста еле слезы сдерживает и шепчет своей придворной даме на французском языке: «О боже, ну зачем мы приехали?» И тоже чуть ли не готова обратно во Францию бежать. Ну ладно, как-то там с грехом пополам их обвенчали (его на кресле к алтарю поднесли, уважили больные ноги). Но вот до «испробования» супружества дело не дошло. И напрасно познанский воевода как представитель короля шлет меморанды французскому послу для передачи королеве следующего содержания. (Чтобы вас не утомлять этим официальным красноречием, мы даем вольный перевод.) «Верность, которую я обязан оказывать моей королеве, заставляет меня просить вас о передаче королеве следующего наставления: ей следует более терпеливее и снисходительнее подходить к королю. Король не может почувствовать несмелость королевы, что было бы им неправильно истолковано, а также такую нельзя допускать на альковном ложе. Король привык к такому поведению женщин в его алькове, которые не сторонились бы любовных ласк и не ограничивались бы только допустимым положением тела». Словом, коротко: призывал королеву не морщиться, слезы разочарования не лить понапрасну, а во всеоружии женских прелестей соблазнять короля и самой проявить инициативу в любовных ласках, не ограничиваясь предписаниями христианства, а, например, используя приемы известных проституток. Каждого до оргазма доведут! И слои жира на королевском теле тут не помеха, ибо существуют такие позиции при любовном совокуплении, при которых вес супругов отнюдь не мешает наслаждениям. Мы не знаем, дорогой читатель, в каких изысканных выражениях этот посол передавал королеве пикантные советы Познанского воеводы Кристофа Опалинского и повлияли ли они на альковные дела короля, знаем только, что был этот альков, полный ненависти и взаимного отвращения, «тяжелым»: два огромных тела его продавливали, а толку? Толку никакого. Только пружины кровати страдали. И лучше бы им вообще спать отдельно, что и было сделано. Мария Гонзага, которая уверовала в свое высокое предназначение — властвовать, а не любви отдаваться, все перетерпела и после смерти своего супруга вступила на польский трон.