Великие мечты
Шрифт:
— Бедная моя мама! — жизнерадостно сказал Колин. — Не переживай, все устроится. Да, только не думай, будто с переездом сюда твои жилищные проблемы будут решены раз и навсегда. Я намерен жениться.
— На Софи?!
— Господи, нет. Я не совсем еще сошел с ума. Мы с ней просто друзья. Но я определенно присматриваю себе жену. Я женюсь и заведу детей — четверых, а не жалких два с половиной ребенка, как все вы. И тогда мне понадобится весь дом.
— Что ж, — признала Фрэнсис. — Справедливо.
После ужина Фрэнсис заметила, что уже поздно и что Маргарет и Уильяму пора ложится спать. Девочка встала и повернулась к ней лицом, наклонив беленький лоб в едва заметных веснушках, как бычок, готовый броситься
— Почему это? Ты не можешь нас заставить. Ты нам не мать.
И потом то же самое сказал Уильям. Очевидно, что дети обсудили ситуацию и составили план действий. Два упрямых лица, два напряженных тела. Руперт, наблюдая за ними, побледнел, как и они.
— Да, я вам не мать, но пока я забочусь о вас, вам придется делать так, как я скажу.
— А я не буду, — заявила Маргарет.
— И я не буду, — поддержал сестру Уильям.
У Маргарет было круглое детское личико, еще не сложившееся в определенность характерных черт. С расстояния в несколько ярдов оно сливалось в бледный овал, на котором выделялся только маленький розовый рот. Сейчас губы были враждебно поджаты.
— Мы тебя ненавидим, — выговорил Уильям медленно фразу, отрепетированную заранее с Маргарет.
Фрэнсис охватил иррациональный, несоразмерный ситуации гнев.
— Сядьте! — рявкнула она, и дети, удивленные, опустились на свои стулья.
— А теперь слушайте. Я не ожидала, что мне придется заботиться о вас. Я этого совсем не хотела. — Тут она глянула на Руперта, которого эта сцена больно ранила. Фрэнсис продолжила чуть мягче: — Я не против того, чтобы присматривать за вами. Я согласна готовить, стирать для вас и все остальное — но такого поведения не потерплю. Можете сразу забыть о капризах, надутых лицах, потому что я этого не потерплю! — Она распалялась, и два бледных неприязненных лица не могли уже остановить ее. — Вы не знаете этого, но я вам скажу: я уже проходила все это хлопанье дверьми, подростковые бунты и весь этот инфантильный вздор. — Фрэнсис кричала на них. Никогда, ни разу не повышала она голос на ребенка до этого момента. — Слышите вы меня? И если вы собираетесь устраивать мне тут сцены, я просто уйду. Так что считайте, что это было предупреждение. — Она задохнулась и только поэтому остановилась. Брови Руперта, обычно готовые взлететь ироничными арками, сигналили Фрэнсис, что она хватила через край.
— Прошу прощения, — сказала она ему. И детям: — Это я не вам говорю. Запомните все, что было только что сказано, и подумайте как следует.
Не говоря ни слова, дети встали и тихо разошлись по комнатам. Но они скоро опомнятся и начнут обсуждать между собой Фрэнсис.
— Все правильно, — сказал Руперт.
— Ты думаешь? — спросила Фрэнсис. Она чувствовала себя разбитой и была недовольна собой. Она уронила голову на сложенные на столе руки.
— Да, конечно. Конфронтация должна была возникнуть, раньше или позже. И кстати, не думай, что я не понимаю, какой груз ты взваливаешь на себя. И буду не в претензии, если ты, как сказала, просто уйдешь.
— Я не собираюсь уходить. — И Фрэнсис потянулась к его руке, которая, почувствовала она, дрожала. — О, боже, — сказала она, — все это так…
Руперт потянулся к ней, Фрэнсис подвинула свой стул к нему, и они обнялись, объединенные огорчением.
Неделю спустя выступление «Ты не наша мама, и мы не будем…» повторилось.
Весь тот день Фрэнсис пыталась поработать над сложной книгой по социологии, которую писала, но ее отрывали телефонные звонки: сначала из школы по поводу детей, потом из больницы насчет Мэриел, и Руперт позвонил из редакции, где работал, с вопросом, что купить к ужину. Ее нервы были на пределе, они дрожали и гудели. Проблемы последних дней сложились в одну, навалились на нее… Что она здесь делает? В какую ловушку снова угодила? Ей хотя бы симпатичны эти дети? Эта девочка с ее упрямо поджатыми губами, этот мальчик (бедный малыш), настолько напуганный тем, что происходит, что едва может
— Хватит, — сказала Фрэнсис, — все, с меня хватит! — И встала со своего места из-за стола, отодвинув тарелку. Она не смотрела на Руперта, потому что совершала непростительное — била его, когда тот был беззащитен.
— Чего хватит? — спросила маленькая девочка — да, она всего лишь маленькая девочка.
— А ты сама как думаешь? Я ухожу. Ухожу, как обещала.
И Фрэнсис пошла в спальню, которую делила с Рупертом, медленно, потому что ноги не двигались, но не из-за нерешительности, а из-за того, что она приказывала им уводить ее от Руперта. Там она вынула из шкафов свою одежду, сложила ее на кровати, нашла чемоданы и стала методично паковаться. Направление ее мыслей вдруг изменилось кардинально, ничего подобного Фрэнсис не чувствовала в последние недели. Сейчас она сравнивала себя с невестой, которую несло потоком событий куда-то, не давая ей ни минуты, чтобы подумать, и вот уже канун свадьбы, и она сидит в растерянности, гадая, не сошли ли все с ума. Так и Фрэнсис: ситуация, которая казалась ей довольно разумной, пусть и трудной, вдруг открылась с другой стороны — как будто ее, со связанными руками и ногами, тащат в тюрьму. Как ей такое могло вообще в голову прийти: согласиться на то, чтобы взять на себя заботу об этих детях, даже временно? И откуда ей знать, временно это будет или навсегда? Нужно бежать отсюда, бежать как можно скорее, пока еще не слишком поздно. Только одна ее мысль сохранилась в неизменном виде — мысль о Руперте. Фрэнсис не могла отдать его. Ну, да это и не нужно. Она в конце концов соберется с силами и купит жилье, свое жилье, и тогда… Дверь приоткрылась, едва заметно, потом еще немного, и показался мальчик.
— Маргарет спрашивает, что ты делаешь.
— Я ухожу, — ответила Фрэнсис. — Закрой дверь.
Дверь закрылась серией неуверенных подергиваний, как будто сужение проема на каждый дюйм прерывалось вопросом: может, еще раз войти?
Чемоданы были упакованы и стояли в ряд, когда в дверь проскользнула Маргарет: глаза опущены, рот полуоткрыт, тот самый недовольный ротик, но теперь он опух от слез.
— Ты правда уходишь от нас?
— Да, правда. — И Фрэнсис, убежденная в том, что уходит, велела: — Закрой дверь — аккуратно.
Позже она вышла на кухню и нашла там Руперта, который так и сидел за столом, где стояла не убранная после ужина посуда. Она сказала:
— У меня не получилось, прости.
Руперт мотнул головой, не глядя на нее. Боль, согнувшая его одинокую и храбрую фигуру, разгородила их. Фрэнсис не могла этого вынести. Она поняла, что не уйдет, по крайней мере не так. Она думала в последний миг своего краткого бунта: «Я куплю жилье, а Руперт сам будет разгребать проблемы Мэриел и детей, а потом будет приходить ко мне, и…»
— Конечно же, никуда я не ухожу, — сказала она. — Разве я могу?
Руперт не шевелился, но потом медленно протянул к ней руку. Фрэнсис села на стул рядом с ним, пригнулась, чтобы его рука легла ей на плечи. Они склонили друг к другу головы.
— Что ж, как минимум, они больше не будут портить тебе нервы, — сказал он. — То есть если ты и вправду остаешься.
Тягостность происшедшего требовала, чтобы они укрепили ослабевшие душевные силы физической близостью. Руперт отправился в спальню, и Фрэнсис готовилась последовать за ним, только хотела выключить в доме свет. Она подошла к двери девочки, желая только заглянуть и сказать «Спокойной ночи, не волнуйся, я не ухожу». Но в коридоре Фрэнсис услышала всхлипы, душераздирающие беспомощные всхлипы, сиплые оттого, что не прекращаются уже давно. Фрэнсис взялась за дверную ручку, потом прижалась к двери лбом: «О нет, нет, я не могу, не могу…» — но детское горе было сильнее ее. Она сделала вдох и вошла в комнату. Девочка оторвалась от подушки и в один миг оказалась в ее объятиях: