Великий герцог Мекленбурга
Шрифт:
– Так-то оно так, да слово дадено – что пуля стреляна, нарушил я свое слово! – вздыхая, продолжил я.
Аникита не мог понять, куда я клоню, а вот Анисим, кажется, начал понимать.
– Это выходит, герцог-батюшка, мы тебе вроде как ничего и не должны?
– Выходит-выходит, – ответил. – Ты мне вот что скажи, пушкарь, Аникита – с ним все понятно, служилый человек, а тебе что на Москве медом намазано? Ты-то чего туда рвешься?
– Да как тебе сказать, герцог-батюшка, жена у меня там, родина опять же.
– Родина… ну если родина, то какого хрена вы мнетесь, ровно девка перед сеновалом? Надумали уйти – лучшего момента не будет. Я скажу – мол, вдогон за татями ушли. А не вернулись – так кто знает, что приключилось-то? Война – она не тетка!
– Выходит, княже, ты нас отпускаешь? – недоверчиво
– Все одно разбежитесь, паразиты, а так, может, хоть толк будет. Только если идете, то идите все вместе. Кое-чему я вас с божьей помощью все-таки научил, и все вместе вы чего-то стоите, а по одному вас даже такие олухи, что впереди связанные идут, повяжут. И к Ляпунову вам без надобности. Идите в Нижний Новгород, к земскому старосте Минину или к князю Пожарскому. Кланяйтесь им от меня.
– Земскому старосте кланяться?
– Ох, Аникитушка! Сегодня староста, а завтра, глядишь, в боярской думе сидеть будет. Ну, ступайте с богом, пока не передумал!
– Ты это, герцог-батюшка! – помялся стрелецкий полусотник. – Не поминай лихом!
– Да ступайте уже, обормоты!
Когда рейтары и стрельцы, поворотив коней, скрылись из виду, я спросил у Рюмина:
– Клим, а ты чего с ними не пошел?
– Мой герцог, почему я должен был пойти с ними? – спросил он меня удивленно.
– Ты знаешь, Аникита мне еще после Кальмарской резни рассказал, что у его отца был товарищ, Патрикей Рюмин. И сгинул этот его товарищ как раз в походе на Ревель. То было при Иване Васильевиче. А еще он сказал, что у посадских фамилий не бывает, все больше прозвища. И уж такое прозвище – Рюмин – у простого человека вряд ли когда случится. Вот я и думаю: а не Патрикеевич ли ты?
Рюмин промолчал какое-то время, а потом, как-то странно посмотрев на меня, спросил:
– А ты чего не пошел?
– Карлушка, ты дурак совсем? Куда я пойду, у меня вон герцогство, жена принцесса, на кого я это все брошу!
– А у меня – ты, твое высочество, на кого я тебя брошу, такого хозяйственного.
– Ладно, поехали, а то отстали… Слушай, Клим, у тебя это, выпить есть? Не, этого не буду, как вернемся в Новгород, у шотландцев достань виски. Точно знаю, они делают, обормоты.
Чтобы пропажа русского регимента не сразу бросилась в глаза, я развил бурную деятельность. Вывел пехоту из Новгорода и в последние более-менее погожие деньки посвятил их боевому слаживанию с конницей и артиллерией. Все-таки будь тогда на месте хоругвей пана Одзиевского настоящие крылатые гусары – нам бы туго пришлось. А посему повторение – мать учения. Усердно тренируемся в марше, перестроениях и залповой стрельбе. Учимся поддерживать конницу огнем мушкетеров, а мушкетеров прикрывать кавалерией. Кроме того, по настоянию Ван Дейка всячески тренируемся в инженерных работах, ставим острожки и вагенбурги. Вообще-то для этих целей должны быть вспомогательные части вроде русской «посохи», но немцев тут нет, а русские ко мне не идут. Я пытался завербовать некоторое количество местных жителей, но – увы, басурманин я, и все тут.
Хотя не все так просто: история с юродивым, о коей я успел позабыть, получила неожиданное продолжение. Недавно Клим со смехом рассказал мне, что слышал на рынке, будто заморский королевич (то бишь я) вызвал на теологический диспут местных святых старцев и совсем было их победил, но пришел юродивый (и все опошлил) и пристыдил заморского королевича, отчего тот со слезами на глазах обещался отречься от латинства и пойти босиком в паломничество. Да ладно бы в Иерусалим, а то ведь на Соловки – поклониться Зосиме и Савватию. Я вот думаю, если эти слухи дойдут до моей благоверной принцессы Катарины и ее братца – что они со мной сделают?
Делагарди иногда посещал учения, смотрел внимательно, но не вмешивался. Другим шведам, и тем более наемникам, это неинтересно. Ну, как бы не больно и хотелось.
Залетные разбойники атамана Шила были не единственными татями в этих краях. Голод и последующая Смута сорвали с места множество народу, и немалое количество из них взялось за кистени. Купцы по дорогам могли путешествовать только с большой охраной, да и та не давала никакой гарантии. Торговля хирела, хирел и Новгород. Покончить с этими разбойниками было задачей куда более хитрой, нежели с залетной бандой. Тем более что многие были просто местными жителями. Убрал такой крестьянин кистень подальше – и все, он не тать, а простой пейзанин. Стоит, кланяется, как китайский болванчик, и купи его за рупь двадцать! Ну да нет таких крепостей, которых не брали бы… мекленбургские герцоги!
По реке плывет, но не утюг и не из села Кукуева, а ладья из Новгорода. Судно, судя по осадке, груженное, и, возможно, чем-то ценным. Людей на ладье немного, да и выглядят они отнюдь не богатырями, так что когда неопытный кормчий ненароком посадил ладью на мель, снять ее своими силами у них не получилось. Помаявшись, бедолаги отправились искать помощь, каковую и нашли в ближайшем селе. Пока незадачливые купцы и их приказчики совместно с местными крестьянами разгружали ладью, пока сняли облегченное судно с мели, день и закончился. Чин по чину расплатившись с помощниками и уговорившись на завтрашнюю погрузку, корабельщики завалились спать. Нет, часовых, знамо дело, поставили, как же без них, время-то какое беспокойное. Однако умаявшихся за день работяг на всю ночь не хватило, и под утро и они провалились в сладкий сон. Так и спали бы незадачливые путешественники, да разбудили их лихие люди, едва поднялось осеннее солнышко. Крестьяне, помогавшие давеча разгружать ладью, заявились на этот раз людно, конно и оружно. В смысле – на телегах и со всяческим дубьем в руках. Огнестрела ни у кого видно не было. Несколько человек было вооружено получше других. На головах шишаки, на поясах сабли, одеты в тегиляи [6] , прочие же простые селяне только с дубинами и рогатинами в руках.
6
Тегиляй – самый дешевый доспех в Московской Руси. Простеганный в несколько слоев кафтан, иногда с нашитыми металлическими пластинами.
– Эй, болезные! – заорал один из хорошо вооруженных татей – видимо, главарь. – Ну-ка поднимайтесь да грузите ваше добро на телеги!
– Ну вот видишь, Клим, – шепнул я Рюмину. – Я же тебе говорил, что тати здесь живут, а ты – «селяне, селяне»!
Клим, вздохнув, обратился к душегубам плаксивым голосом:
– Ох вы, окаянные, да как же вас земля носит!
Рядовые разбойники тем временем пинками поднимали остальных членов нашей экспедиции. Один из них, желая, очевидно, выслужиться, подскочил к Климу, чтобы ударить его. Но не тут-то было: ловкий колыванец, увернувшись от кулака, подставил татю подножку. Тот неловко грохнулся на песок и тут же, получив под ребра пинок, затих. А это что? Один из разбойников потянул из-за спины лук, – а вот этого нам не надо! Расстояние для допельфастера [7] далековато, но сегодня удача на моей стороне, и тяжелая пуля попала в лук, расщепив его и вывернув руку незадачливому стрелку. Мои люди также прекратили изображать статистов и, выхватив ножи и пистолеты, уложили татей мордой в прибрежный песок. Некоторые попытались бежать, но со стороны деревни, рассыпавшись цепью, уже скакали мои драбанты.
7
Допельфастера – двуствольный колесцовый пистолет. Любимое оружие немецких рейтар.
– Эй, бестолковые! – крикнул я главарям разбойников. – Ну-ка бросайте свою хурду на землю! Да поживее, а то я злой, когда не высплюсь, – ведь всю ночь вас, душегубов, караулил.
Через несколько минут все было кончено. Незадачливые разбойники повязаны, почти не оказав сопротивления.
– Чего с татями делать будем, ваше высочество? – спросил Клим.
– Вообще-то местный обычай достаточно суров. Провинившихся в такого рода преступлениях без долгих разбирательств развешивают на окрестных деревьях. Так сказать, в назидание. Но я же не изверг какой! Этих, что вооружены получше, вязать и в ладью. И этого обормота заодно, что на тебя кинулся, – скомандовал я. – Прочим сделать кроткое внушение, дабы больше не грешили, да и отпустить по домам. Ну и посечь, как же без этого.