Великий Гэтсби. Главные романы эпохи джаза
Шрифт:
– А все же хотелось бы узнать, кто он и чем живет, – упорствовал Том. – И уж я постараюсь выяснить это.
– Да я тебе хоть сейчас скажу, – отозвалась Дэйзи. – Он владеет аптеками, множеством аптек. Которые сам и построил.
На дорожке показался их нерасторопный лимузин.
– Спокойной ночи, Ник, – сказала Дэйзи.
Взгляд ее, оторвавшись от меня, обратился к освещенным верхним ступеням, на которые изливался из открытой двери модный в том году чистый, печальный вальсок «Три часа утра». В конечном счете, в самой беспорядочности устроенного Гэтсби приема присутствовали романтические возможности, которых был напрочь лишен мир Дэйзи. Что крылось в песенке,
Я задержался в ту ночь допоздна. Гэтсби просил меня подождать, когда он освободится, и я сидел в парке, пока с темного пляжа не прибежала непременная компания озябших, восторженных купальщиков, пока наверху, в комнатах для гостей, не погас свет. Когда он наконец спустился по ступенькам, скулы выступали на его загорелом лице с необычной резкостью, а усталые глаза словно светились.
– Ей не понравилось, – сразу сказал он.
– Конечно, понравилось.
– Не понравилось, – упорствовал Гэтсби. – Она скучала.
Гэтсби замолк, и я понял, что он неимоверно подавлен.
– Я сознаю, какое огромное расстояние нас разделяет, – сказал он. – Мне так трудно добиться, чтобы она уступила мне.
– Вы говорите о вашем с ней танце?
– Танце? – Он щелкнул пальцами, отбрасывая все танцы, в каких когда-либо участвовал. – Танцы не имеют никакого значения, старина.
Он хотел, ни больше ни меньше, чтобы Дэйзи пошла к Тому и сказала: «Я никогда не любила тебя». А после того, как она уничтожит этой фразой четыре года супружеской жизни, можно будет заняться делами более практическими. И одно из них таково: когда она получит свободу, оба вернутся в Луисвилл и поженятся, и он повезет Дэйзи под венец из ее дома – как то и было задумано пять лет назад.
– Да только она не соглашается, – сказал Гэтсби. – А прежде соглашалась на все. Мы с ней часами говорили об этом…
Он не закончил и стал прохаживаться вперед-назад по обезлюдевшей дорожке, которую усеяли яблочная кожура, выброшенные гостями сувенирчики и растоптанные цветы.
– Не стоит просить ее слишком о многом, – наконец решился я. – Прошлое невозвратимо.
– Невозвратимо? – неверяще воскликнул Гэтсби. – Еще как возвратимо!
Он диковато поозирался по сторонам – как будто прошлое затаилось где-то здесь, в тени его дома, но только в руки не дается.
– Я собираюсь сделать все таким, каким оно было раньше, – сказал он и решительно покивал. – Она еще увидит.
Гэтсби долго распространялся о прошлом, и я понял: ему хочется восстановить что-то, быть может, некую идею, образ его самого, входивший когда-то в состав его любви к Дэйзи. С той поры жизнь его запуталась, лишилась порядка, но если он сможет однажды вернуться в определенное место, туда, где все началось, и не спеша осмотреться там, то сможет и понять, чего ему теперь не хватает…
…Одним осенним вечером пятилетней давности они шли по улице, на которую падали листья, и дошли до места, где деревьев не было и тротуар белел под светом луны. Там они остановились и повернулись друг к дружке. Ночь, надо сказать, была прохладная, пропитанная таинственным волнением, какое возникает лишь при двух больших годовых переменах. Мирные огни в окнах домов что-то мурлыкали темноте, в небе суматошились звезды. Краем глаза Гэтсби заметил, что плиты тротуара образуют на самом-то деле лестницу, которая поднимается к потаенному месту над деревьями, – он мог бы взобраться по ней, если бы взбирался один, а оказавшись там – припасть к сосцам жизни и глотнуть бесподобного млека чудес.
Белеющее лицо Дэйзи приближалось к его лицу, сердце билось быстрее, быстрее. Гэтсби знал: стоит ему поцеловать эту девушку, и его несказанные видения навеки обручатся с ее бренным дыханием, и мысли никогда больше не смогут лететь стремглав, как у Бога. И потому он ждал, дольше, чем следовало, вслушиваясь в гудение камертона, ударившего по звезде. А после поцеловал ее. От прикосновения его губ она раскрылась перед ним, как цветок, и претворение совершилось.
Все, что он говорил, и даже его ужасающая сентиментальность напоминали мне что-то – неуловимый ритм, обломки утраченных слов, слышанных мною где-то давным-давно. На миг некая фраза попыталась сложиться прямо на моем языке, губы мои разделились, точно у немого, – так, словно им приходилось бороться не только с порывами испуганного воздуха, но и с чем-то другим, много б'oльшим. Однако они не издали ни звука, и то, что я почти вспомнил, стало неизъяснимым уже навсегда.
Глава седьмая
И вот в одну из субботних ночей, как раз в ту пору, когда возбуждаемое Гэтсби любопытство достигло высшего накала, огни в его поместье не загорелись – он покончил с карьерой Трималхиона [18] – так же необъяснимо, как начал ее. Лишь постепенно стал я замечать, что машины, которые с надеждой сворачивали на его подъездную дорожку, останавливались у дома всего на минуту, а затем обиженно уезжали прочь. «Уж не заболел ли он часом?» – подумал я и пошел к нему, проверить, и незнакомый мне дворецкий с самой злодейской физиономией подозрительно сощурился на меня, стоя в двери.
18
Трималхион – персонаж романа «Сатирикон», авторство которого приписывается жившему во времена Нерона Петронию Арбитру, разбогатевший вольноотпущенник. Роман сохранился фрагментарно, основная часть – именно «Пир у Трималхиона».
– Не заболел ли мистер Гэтсби?
– Не-а… – Он помолчал и добавил неторопливо и нехотя: «сэр».
– Он давно не выходит из дома, вот я и забеспокоился. Скажите ему, что заходил мистер Каррауэй.
– Кто-кто? – переспросил грубиян.
– Каррауэй.
– Каррауэй. Ладно, скажу, – и захлопнул дверь.
Моя финка известила меня, что неделю назад Гэтсби поувольнял всех своих слуг и нанял с полдюжины других, которые в деревне Вест-Эгг никогда не показываются, тем самым лишая тамошних лавочников возможности подкупить их, а все свои скромные заказы делают по телефону. Посыльный продуктового магазина сообщил, что кухня дома Гэтсби стала похожей на хлев, и общественное мнение деревни постановило: эти новички никакие не слуги.
На следующий день мне позвонил Гэтсби.
– Уезжать собираетесь? – поинтересовался я.
– Нет, старина.
– Я слышал, вы всех слуг уволили.
– Мне потребовались такие, что сплетничать не станут. Ко мне довольно часто заезжает после полудня Дэйзи.
Стало быть, весь его караван-сарай обрушился, точно карточный домик, под ее неодобрительным взглядом.
– А это люди, за которых просил Вольфшайм. Они – братья и сестры. Раньше держали маленький отель.
– Понятно.