Великий карбункул
Шрифт:
отпрянул назад, задрожал и промолвил:
– Не сплю ли я? Вполне ли я владею своими чувствами? Кто это существо?
Прекрасная женщина или чудовище?
Беатриче, беззаботно гулявшая по саду, подошла так близко к окну
Джованни, что он не мог удержаться и вышел из своего укрытия, чтобы
удовлетворить то мучительное и болезненное любопытство, которое она в нем
пробуждала. В эту минуту красивая бабочка перелетела через стену в сад; она
вероятно, долго порхала по городу,
старинных каменных домов, пока тяжелый аромат растений доктора Рапачини не
привлек ее в сад. Прежде чем опуститься на цветы, крылатое существо, видимо, привлеченное красотой Беатриче, стало медленно кружиться над ее головой. И
тут, вероятно, зрение обмануло Джованни, ибо ему показалось, что в то время, как Беатриче с детской радостью следила за насекомым, оно все больше и
больше теряло силы, пока наконец не упало к ее ногам. Его яркие крылышки
затрепетали - бабочка была мертва! Джованни не мог установить никакой
видимой причины ее смерти, кроме разве дыхания самой Беатриче, которая опять
перекрестилась и с тяжелым вздохом наклонилась над мертвым насекомым.
Невольное движение Джованни привлекло ее внимание к окну. Она подняла
глаза и увидела сверкающую золотом волос голову юноши, безупречная красота
которого скорее напоминала древнего грека, нежели итальянца, Джованни, едва
сознавая, что он делает, бросил к ее ногам букет цветов.
– Синьора, - сказал он, - эти цветы чисты и безвредны. Примите их как
знак уважения к вам Джованни Гуасконти.
– Благодарю вас, синьор, - ответила Беатриче голосом, прозвучавшим, как
музыка, с лукавым кокетством полуребенка-полуженщины.
– Я с радостью
принимаю ваш дар и хотела бы предложить вам взамен этот пурпурный цветок, но
боюсь, что не смогу добросить его до вашего окна. Поэтому синьору Гуасконти
придется удовольствоваться моей благодарностью.
Она подняла букет, упавший в траву, а затем, как бы устыдившись, что, забыв девичью скромность, ответила на любезность незнакомца, быстрыми шагами
направилась к дому. Хотя все это свершилось в несколько мгновений, Джованни
показалось, что, когда молодая девушка подошла к дверям дома, цветы в ее
руках уже увяли. Конечно, это была нелепая мысль, ибо кто может на таком
расстоянии отличить увядший цветок от свежего?
В течение нескольких дней после этого Джованни избегал подходить к
окну, выходившему в сад доктора Рапачини, как будто бы ожидая в нем увидеть
нечто уродливое и страшное. Юноша почувствовал, что, заговорив с Беатриче, он в некотором роде отдал себя во власть какой-то таинственной силы. Самым
благоразумным было бы, зная об опасности, грозившей его сердцу, тотчас
покинуть этот дом и даже Падую; менее благоразумным - постараться видеть
Беатриче каждый день, чтобы приучить себя, насколько возможно, к ее облику, возвращая его тем самым жестоко и систематически в границы обычного. И, наконец, самым неблагоразумным (а именно так и поступил Джованни) -
оставаясь вблизи девушки, избегать встреч с нею и вместе с тем постоянно
занимать ею свое воображение, давая ему все новую пищу для фантастических и
беспорядочных образов. Глубиной чувства Гуасконти не отличался или по
крайней мере глубина эта была еще не изведана, но у него было живое
воображение и горячий южный темперамент, и от этого лихорадка в его крови
усиливалась с каждой минутой. Обладала ли Беатриче ужасными свойствами, которые наблюдал Джованни, - смертоносным дыханием и таинственным сродством
с прекрасными, но губительными цветами, - так или иначе, она отравила все
его существо неуловимым, но жестоким ядом. Это была не любовь, хотя
необыкновенная красота девушки сводила Джованни с ума; не ужас, хотя он и
подозревал, что ее душа наполнена такой же губительной отравой, как и ее
тело. Это было чадо любви и ужаса, сохранившее в себе свойства каждого из
родителей, и сжигавшее, подобно огню, и заставлявшее содрогаться. Джованни
не знал, чего ему бояться, и еще меньше - на что ему надеяться; в его душе
надежда и страх вели нескончаемую борьбу, попеременно одерживая победу друг
над другом. Благословенны простые чувства, будь они мрачными или светлыми!
Но смешение их в нашей душе сжигает ее адским огнем.
Иногда, чтобы приглушить лихорадку в крови, он предпринимал длинные
прогулки по улицам Падуи или ее окрестностям. Но так как шагал он в такт
ударам своего сердца, его прогулки зачастую превращались в стремительный
бег. Однажды, схваченный за руку каким-то дородным человеком, он вынужден
был остановиться: толстяк, проходя мимо, узнал юношу и, бросившись за ним, чуть не задохнулся, пытаясь догнать его.
– Синьор Джованни! Мой юный друг! Остановитесь!
– закричал он.
– Разве
вы не узнаете меня? Право, я бы не удивился этому, если бы изменился так же
сильно, как и вы!
Это был Пьетро Бальони, встреч с которым Джованни старательно избегал, опасаясь, что проницательный профессор проникнет в его тайну. Молодой
человек, с трудом придя в себя, ответил, словно пробудившись от сна: - Да, я действительно Джованни, а вы профессор Пьетро Бальони. А теперь
позвольте мне удалиться!
– Одну минуту, синьор Джованни Гуасконти, одну минутку, - промолвил