Великий перелом
Шрифт:
— Хорошо, — кивнул Чигирев-старший, — я расскажу.
Историк был многословен и велеречив, но суть его слов сводилась к простому постулату о том, что будущее Земли — в демократии и принятии общечеловеческих ценностей. Соответственно, если удастся предотвратить наступление коммунистического диктата, который отбросит страну на десятилетия назад и заставит ее свернуть с магистрального пути прогресса, то к началу двадцать первого века весь мир может иметь совсем иные очертания, а Россия будет вполне способна играть в нем ведущую роль.
Как показалось Янеку, во время этого выступления Басов и Алексеев понимающе переглянулись.
Однако вскоре монолог перешел в ожесточенную дискуссию. Как только Чигирев обмолвился о том, что России необходимо установить демократический порядок и обрести независимый парламент, Крапивин сразу перебил
Спор прервал Басов, который спросил Крапивина, чего, собственно, хочет добиться он.
— Сейчас в России есть крепкая власть, ее и надо поддерживать, — объявил Вадим. — Раз стране нужны реформы, то лучше всего, если их проведет царь при поддержке народа. Любая революция — это бардак и торжество непрофессионалов и демагогов. Я хочу удержать царя у власти.
— Значит, свернуть все демократические преобразования! — воскликнул Чигирев. — Это путь к гибели!
— Царь на престоле — это стабильность и процветание России, — ответил Крапивин.
— И порабощение Польши! — вскричал Янек. — Я сделаю все, чтобы русская монархия пала.
— Я рад, господа, что вы так быстро нашли общий язык, — меланхолично заметил Басов. — Я думаю, после вашей содержательной дискуссии вы не удивитесь, что я не последую за вами. Хорошо ты, Сергей, о готовности России к демократии говоришь, только вот не верится что-то. История как-то не так повернулась, чтобы слова твои подтвердить. В пути бывают случайности, но итог всегда закономерен. Февральская революция — это путч петербургской и московской интеллигенции, который поддержали солдаты, которым очень не хотелось на фронт. Увы, разрыв в менталитете столиц и провинции здесь не меньший, чем в нашем мире. И кончиться это может либо разделом страны, либо большой дракой… либо тем и другим одновременно. На что ума хватит. Здесь столичные либералы решили предложить стране те ценности, которые ей милы. Сознание большинства жителей страны общинное, монархическое. Царь уже будет дискредитирован и свергнут. Белые кандидата в «природные цари» не предложат. Поэтому народ поддержит коммунистов, с их первобытнообщинным пониманием равенства. А потом Сталина, который вполне отвечал представлениям об отце народов, природном царе. Поддерживать правящий дом, уж извини, Вадим, я тоже смысла не вижу. Поздно. Да и не готов он меняться вместе со страной, а значит — обречен. Тем более, Янек, я не готов поддерживать Пилсудского в его стремлении прибрать побольше украинских, белорусских и русских земель. Мы с Виталием Петровичем на ближайшее время решили перебраться в Париж. Мне так проще будет заниматься торговлей солью и специями в тринадцатом веке, а Алексеев сможет глубже изучить открытый им феномен. Сергей и Вадим, я так понимаю, отправятся в Петербург и предпримут очередную попытку изменить историю. У меня только вопрос к Янеку. У тебя три варианта, малыш: мы можем вернуть тебя к опекунам в восемьдесят второй, ты можешь поехать со мной, а можешь отправиться с отцом. Выбирай.
Янек задумался. В нем боролось два противоречивых чувства. Он хотел остаться с «дядей Войтеком», учиться у него боевому искусству, языкам, да просто умению жить так, как жил этот человек: не вмешиваясь в чужую жизнь, но сохраняя собственный статус-кво, не задевая чужих интересов, но всегда выходя победителем из любой ситуации. Но еще он хотел поменять историю, которая так несправедливо обошлась с его любимой Польшей. А для этого требовалось поехать с отцом: было ясно, что Басов не только не будет вмешиваться в происходящие события, но и не позволит этого своему подопечному.
— Я поеду с отцом, — решил он наконец. — Не обижайтесь, дядя Войтек, я обязательно буду приезжать к вам…
— Не оправдывайся, — прервал его Басов. — Твой выбор — это твой выбор.
ГЛАВА 4
Петербург
Путешествие из Варшавы в Петербург показалось Янеку безумно длинным. В своем мире он еще ни разу не ездил на поезде более шести часов, а вот для местных обитателей двухдневное путешествие не казалось особенно продолжительным. Все было для мальчика внове. И спальный вагон, и еда в вагоне-ресторане, и чай, который проводник приносил в стаканах с металлическими подстаканниками. Впрочем, вагоны первого класса в поездах российской железной дороги были отменно комфортабельны, и путешественники не испытывали особых неудобств.
За последние дни Янек уже привык к костюмам начала века. Его больше не удивляли ни чадящие паровозы, ни допотопные автомобили, за которыми волочились клубы зловонного дыма, ни огромное количество ломовых извозчиков и лихачей, наводнявших города. К чему он не мог привыкнуть, так это к манере поведения людей, социальное положение и профессия которых ясно отпечатывались на лицах, определяли любое действие и каждое оброненное слово. Можно было подумать, что здесь вся жизнь строго регламентирована сословными рамками и общественными понятиями о благопристойности. Только теперь Янек смог увидеть «господ»: мужчин в дорогих костюмах и пальто и женщин, с ног до головы закутанных в меха, степенно несущих себя среди суетной толпы и надменно взирающих на простонародье, маленьких барчуков, одетых в меха и бархат, с которыми сюсюкались и над которыми тряслись дородные няньки и кормилицы. Только теперь его глазам предстали офицеры старой русской армии, с великолепной выправкой, преисполненные собственного достоинства, неизменно обходительные дамами… и чрезвычайно надменные с низшими чинами, попадавшимися им на пути. Впрочем, и крестьяне, и мастеровые неизменно старались блюсти свой статус, двигались и разговаривали нарочито степенно, с достоинством. А еще поразило Янека, как часто здоровались друг с другом даже незнакомые люди, как представлялись они друг другу, прежде чем начать даже малозначительный разговор. Отметил он про себя и то, что русские, далее очень молодые, неизменно называли друг друга по имени-отчеству.
Как понял Янек из разговоров, его попутчиками в вагоне первого класса были по большей части предприниматели средней руки и крупные дельцы, преимущественно поляки, часто в сопровождении жен, а также генералы и старшие офицеры царской армии, расквартированной в Польше. Эти подчеркнуто сторонились поляков.
В Вильно в вагон подсел занятный тип. Толстый русский купец с окладистой бородой, в собольей шубе и шапке, в валенках с галошами. Мгновенно все пространство вокруг наполнилось его басовитым голосом, отдававшим распоряжения и сыпавшим простонародными шутками-прибаутками по всякому поводу. Хотя новый пассажир, несомненно, располагал немалым капиталом и прямо-таки сорил деньгами налево и направо, Янек заметил, что дамы, проходя мимо купе, где он разместился, брезгливо отворачивались и принимались нюхать надушенные кружевные платочки, а мужчины морщились, как от зубной боли, и холодно отказывали купчине, когда тот навязчиво приглашал их разделить его компанию.
Не менее интересным для Янека было поведение его собственных спутников. Его отец, как и сам Янек, вел себя немного скованно, с интересом разглядывал окружающую обстановку и людей, явно старался запомнить как можно больше подробностей. Крапивин же, погруженный в какие-то свои мысли, словно не замечал ничего происходящего. Басов, все же решивший съездить с друзьями в Петербург, вел себя очень свободно. Он непринужденно общался и с польскими предпринимателями, и с русскими офицерами, ухитрялся кокетничать со всеми дамами, а однажды в вагоне-ресторане даже пропустил пару рюмочек водки под осетрину с Антипом Семеновичем, тем самым купчиной, подсевшим в Вильно.
То, что Басов вел себя в этом мире, словно родился здесь, Янек объяснял тем, что «дядя Войтек», в отличие от его спутников, уже несколько лет прожил в Варшаве начала двадцатого века. Вполне объяснимо было и напряжение отца. Янек знал, что несколько последних лет жизни тот обитал в семнадцатом веке. Уже одно это должно было отразиться на нем. А уж необходимость переселиться в мир, где люди живут совсем по иным правилам, никак не способствовала раскованности.
Более всего Янека смущал Крапивин. Угрюмый гигант то и дело впивался в мальчика взглядами, от которых у Янека кровь стыла в жилах и возникало непреодолимое желание съежиться и убежать подальше. Янек знал, что Крапивин был некогда советским офицером, сотрудником КГБ, а после служил в той организации, которая пришла ей на смену в некоммунистической России. Уже это в глазах Янека служило худшей характеристикой для человека. Впрочем, не признавать и не уважать его силу было невозможно.