Великий перелом
Шрифт:
— Прямо сейчас я не скажу ничего, — ответил Ягер. — Я подумаю.
— Ладно, валяй. — Большая голова Скорцени закачалась вверх и вниз, пародируя вежливый жест. — Думай, что хочешь, только недолго.
Охранник направил автомат в живот Мойше Русецкому.
— Вперед, двигайся, — сказал он грубым безжалостным голосом.
Русецкий поднялся с койки.
— Нацисты загнали меня в гетто, ящеры посадили в тюрьму, — сказал он. — Никогда не думал, что и евреи будут обращаться со мной таким же образом.
Если
— Жизнь везде тяжела, — ответил тот безразлично и сделал жест автоматом. — А теперь вперед.
Он вполне мог быть эсэсовцем. Мойше подумал, не обучался ли он своим повадкам по первоисточникам. Так получилось в Польше, после того как евреи и поляки помогли ящерам выгнать немцев. Некоторые евреи, неожиданно став солдатами, подделывались под самых внушительных, самых жестоких человеческих воинов, каких могли себе представить. Сделай им замечание, и рискуешь быть убитым. Мойше осмотрительно хранил молчание.
Он не знал точно, где находится. Конечно, где-то в Палестине, но его с семьей доставили сюда в путах, с повязками на глазах и спрятали под соломенным навесом. Внешние стены двора были слишком высокими, чтобы можно было заглянуть через них. По звукам, которые доносились сквозь золотой песчаник, он определил, что находится в городе: кузнецы ударяли по металлу, стучали повозки, слышался отдаленный шум базара. Где бы он ни был, он наверняка ходил по земле, о которой говорилось в Торе. Каждый раз, когда он вспоминал это, его охватывало благоговение.
Большую часть времени голова его была занята другими заботами. Главным образом — как удержать ящеров от проникновения в эту святую землю. Он цитировал Библию еврейским подпольным лидерам: «Ты полагаешься на посох из этого сломанного тростника». Исайя говорил о египтянах, а теперь в Египте были ящеры. Русецкий не хотел, чтобы они последовали путем Моисея — через Синай в Палестину.
Самое печальное, что очень немногие люди беспокоились о том же. Местные евреи, настоящие глупцы, считали британцев такими же угнетателями, как нацистов в Польше, — или, по крайней мере, они так говорили. Те из них. кто бежал из Польши после захвата ее нацистами, должны были бы соображать лучше.
— Поворот, — сказал охранник.
Необходимости в подсказках не было — Мойше знал путь в комнату допросов так же хорошо, как крыса в знакомом лабиринте. Однако за то, что он бежал правильно, он никогда не получал кусочек сыра: возможно, его похитители ничего не слышали о Павлове.
Когда он дошел до нужной двери, охранник встал позади и дал ему знак открыть замок. Подумать только: похитители считали его опасным человеком, который при малейшем шансе может выхватить оружие у сопровождающего и учинить разгром. «Если бы только так было», — ехидно подумал он. Дайте ему полотенце, и он станет опасным для мух. А потом… на «потом» у подпольщиков не хватало воображения.
Он открыл дверь, шагнул в комнату и застыл в ужасе. За столом вместе с Бегином, Штерном и другими известными следователями
— Это он? Я не очень уверен, — сказал он на отличном немецком.
Мойше вгляделся. Раскраска тела была более бледной, чем та, которую помнил Мойше, но голос, несомненно, был знакомым.
— Золрааг!
— Он знает меня, — сказал бывший губернатор Польши. — Или вы его хорошо натренировали, или же он в самом деле тот самец, из-за которого у Расы были такие трудные времена в Польше.
— Это — Русецкий, на самом деле, — сказав Штерн. Это был крупный темноволосый мужчина, скорее боец, чем мыслитель, если внешний вид не обманывал. — Он говорит, что мы должны держаться подальше от вас, не важно в чем.
Он тоже говорил по-немецки, но с польским акцентом.
— А я говорю, что мы много дадим за то, чтобы он снова попал в наши когти, — ответил Золрааг. — Он предал нас, предал меня, и он заплатит за свое предательство.
У ящеров немногое отражается на лице, но Мойше не понравилось, как выглядел и говорил Золрааг. Он и не думал, что Раса способна беспокоиться о таких вещах, как месть. Если он ошибался, лучше ему об этом и не знать.
— Никто не говорил о возвращении его вам, — сказал Менахем Бегин на идиш. — И не для этого мы доставили вас сюда. — Он был невысоким и щуплым, ненамного выше ящера, просто не на что смотреть. Но когда он говорил, его поневоле воспринимали серьезно. Он погрозил пальцем Золраагу. — Мы послушаем, что скажете вы, послушаем, что есть сказать у него, и только потом решим, что делать.
— Вам следовало бы посоветовать воспринимать Расу и ее желания более серьезно, — ответил Золрааг ледяным тоном.
В Польше он полагал, что его мнение важнее мнения людей просто потому, что это было его собственное мнение. Будь он блондином с голубыми глазами, а не зелено-бурым чешуйчатым существом, из него получился бы неплохой эсэсовец: Раса определенно оценила бы теорию «нации господ».
Но произвести впечатление на Бегина он не сумел.
— Я посоветовал бы вам помнить, где вы находитесь, — невозмутимо ответил лидер подпольщиков. — Мы всегда можем продать вас англичанам и, возможно, получим за вас больше, чем ваши заплатят за Русецкого.
— Я шел на риск, когда согласился, чтобы вы доставили меня в эту часть континентальной массы, — сказал Золрааг: он был, несомненно, смелым существом. — Впрочем, я по-прежнему питаю надежду, что смогу убедить вас найти общий язык с Расой, неминуемым победителем в этом конфликте, что в дальнейшем сослужит вам большую пользу.
Мойше впервые подал голос:
— На самом деле он надеется вернуть свой прежний ранг. Раскраска тела у него ныне крайне скромная.
— Да, и это по вашей вине, — проговорил Золрааг с сердитым шипением, словно ядовитый змей. — Это ведь благодаря вам провинция Польша из мирной превратилась в сопротивляющуюся, а вы повернулись против нас и стали поносить нас за политику, которую прежде превозносили.