Великий перелом

Уголок сознания предупреждал, что это ощущение — обман, иллюзия. Он видел самцов, которые не могли это понять и поэтому погибли, находясь в полной уверенности, что их танки могут делать все, а их противники — Большие Уроды — не способны воспрепятствовать им ни в малейшей мере. Тот. кто не убил себя в результате такой глупости, научился наслаждаться имбирем, не становясь его рабом.

Но воспоминание пришло тяжело, в середине веселья, вызванного наркотиком. Небольшой рот Бориса Лидова растянулся, изображая символ, который тосевиты используют, чтобы показать дружеские

чувства.

— Продолжайте, — сказал он. — Пробуйте еще.

Уссмака не требовалось приглашать дважды. Самое худшее в имбире было то, что, когда его действие заканчивалось, наступала черная трясина уныния. Спасение было одно — попробовать еще раз. Обычно одной дозой не ограничивались. Но на этом блюде имбиря было достаточно, чтобы самец был счастлив довольно долгое время. Уссмак радостно прильнул снова.

Газзим повернул один глаз в сторону с порошкообразным имбирем, а второй — к Борису Лидову. Каждая линия его тощего тела выдавала жуткую жажду, но он не делал ни малейшего движения к блюду. Уссмак видел страстное желание самца. Газзим явно опустился до самых глубин. Если он боялся попытаться попробовать, значит, Советы делали с ним поистине страшные вещи.

Уссмак был привычен к подавляющему эффекту, который имбирь оказывал на него. Но он не пробовал его уже долгое время, к тому же только что получил двойную дозу сильного снадобья. Наркотик оказался сильнее, чем его способность сдерживать себя.

— Давайте дадим этому бедному дохлому самцу что-нибудь, чтобы он ненадолго почувствовал себя счастливым, — сказал он и сунул блюдо с имбирем прямо под нос Газзима.

— Нет! — сердито закричат по-русски Борис Лидов.

— Я не смею, — прошептал Газзим, но язык оказался проворнее. Он засновал между блюдом и зубами, снова, снова и снова, как бы стараясь наверстать потерянное время.

— Нет, говорю вам, — снова сказал Лидов на этот раз на языке Расы, добавив покашливание, чтобы подчеркнуть значение своих слов.

Ни Уссмак, ни Газзим не обратили на него ни малейшего внимания, и тогда он шагнул вперед и выбил блюдо из рук Уссмака. Оно разбилось об пол, и коричневатое облако имбиря повисло в воздухе.

Газзим набросился на самца из НКВД, вцепившись в него зубами и когтями. Лидов издал булькающий крик и рванулся прочь, истекая кровью. Он поднял одну руку, чтобы защитить лицо, другой схватился за пистолет, который висел у него на поясе.

Уссмак прыгнул на него, навалившись на правую руку. Большой Урод был ужасно силен, но мягкая без чешуи кожа делала его уязвимым: Уссмак почувствовал, что его когти глубоко погрузились в плоть тосевита. Газзим словно ополоумел. Его челюсти терзали горло Лидова, словно он хотел съесть тосевита. Запах рассыпанного имбиря соединился с едким ароматом тосевитской крови. Это сочетание довело Уссмака почти до животного состояния.

Крики Лидова становились слабее, его рука выпустила рукоятку пистолета. Уссмак вытащил оружие из кобуры. Оно казалось тяжелым и неудобным.

Дверь в камеру допросов открылась. Уссмак ждал, что это произойдет гораздо раньше, но Большие Уроды слишком примитивны,

чтобы иметь телевизионные камеры для надзора над такими местами. Газзим вскрикнул и бросился на охранника, который остановился в дверях. Кровь текла с его когтей и морды. Даже вооруженный, Уссмак не захотел бы сражаться с ним, даже подбодренный наркотиком и не совсем в своем уме, как в этот момент.

— Боже мой! — закричал тосевит. Но он очень быстро сориентировался: вскинув автомат, он выпустил короткую очередь, прежде чем Газзим смог наброситься на него. Самец Расы, извиваясь, ударился об пол. Он был наверняка мертв, но его тело пока не понимало этого.

Уссмак попытался выстрелить в охранника. Несмотря на то что не смог бы убежать из этой тюрьмы, он все же был солдатом и имел в руках оружие. Единственная проблема состояла в том, что он не мог заставить оружие стрелять. Оно имело какой-то предохранитель, и он не понимал, как его снять.

Пока он неловко разбирался с оружием, ствол автомата Большого Урода повернулся к нему. Пистолет охранника не испугал. Уссмак с отвращением бросил тосевитское оружие на пол. Он смутно подумал, что охранник тут же убьет его.

Но, к его удивлению, этого не произошло. Звуки выстрелов в тюрьме привлекли других охранников. Один из них немного говорил на языке Расы.

— Руки вверх! — крикнул он.

Уссмак повиновался.

— Назад! — сказал тосевит.

Уссмак послушно отступил от Бориса Лидова, лежавшего в луже собственной крови. «Она выглядит точно так, как у бедного Газзима», — подумал Уссмак.

Двое охранников поспешили к лежащему советскому самцу. Они что-то говорили на своем гортанном языке. Один из них посмотрел в сторону Уссмака. Как и любой другой Большой Урод, он должен был повернуться к нему всем своим плоским лицом.

— Мертв, — сказал он на языке Расы.

— Что хорошего было бы в том, если бы я сказал — сожалею, в особенности если на самом деле я не сожалею? — ответил Уссмак.

Похоже, никто из охранников ею не понял, что было, вероятно, тоже хорошо. Они снова заговорили между собой.

Уссмак ждал, что кто-то из них поднимет свое оружие и начнет стрелять.

Этого не произошло. Он вспомнил, что сообщала разведка о самцах СССР: они выполняют приказы почти так же тщательно, как и Раса. Пожалуй, это казалось верным. Без приказа никто из них не хотел взять на себя ответственность за уничтожение пленника.

Наконец тот самец, который привел его в комнату допросов, сделал движение стволом своего оружия. Уссмак понял этот знак: он означал «вперед». Он пошел. Охранник привел его обратно в камеру, как после обычного допроса. Дверь за ним захлопнулась. Щелкнул замок.

Его рот разинулся от изумления. «Если бы я знал, что только это и произойдет, если я убью Лидова, я бы убил его уже давно». Но он не думал, что… о, нет. Имбирная эйфория покидала его, начиналась депрессия, и он задумался: что же русские будут делать с ним теперь? Он обдумал все виды неприятных возможностей, но был неприятно уверен, что действительность окажется еще хуже.