Великий сон
Шрифт:
— Она на улице, снаружи.
— Неважно, Марлоу. Мне нравится гулять, когда туман. Встречаешь таких интересных людей.
— Черт побери! — я дал волю своим чувствам.
Она держалась за мое плечо, и ее всю трясло. Так и не отрывалась от меня, пока мы шли к машине, но там уже дрожь ее оставила. По извилистой дороге, обсаженной деревьями, я объехал дом с задней стороны, и дальше аллея выходила на бульвар — главную улицу Лас Олиндас. Проехав под старинными дуговыми фонарями, мы
— Может, выпьем чего-нибудь? — предложил я.
Она кивнула — лицо в темноте казалось белым пятном. Свернув к тротуару, я остановился.
— Немного черного кофе с каплей виски и вам полегчает.
— Я сейчас могла бы напиться как два матроса сразу и не почувствовала бы.
Я открыл перед ней дверь машины, и она вышла, скользнув ко мне всем телом, даже волосы коснулись моего лица. Мы вошли в аптеку. Я купил у стойки бутылку виски, отнес к столику и поставил на потрескавшуюся мраморную столешницу.
— Два кофе, — заказал я. — Черного, крепкого и сваренного в этом году.
— Здесь нельзя пить алкоголь, — сказал продавец в синем застиранном халате. У него была плешь на темени, достаточно почтительный взгляд и вид человека, который никогда не стал бы прошибать головой стенку.
Вивиан Рейган потянулась к сумочке за пачкой сигарет и по-мужски выбила две — предложила мне.
— Здесь полицией запрещено пить алкоголь, — опять подал голос продавец.
Я раскурил обе сигареты — себе и Вивиан, не обращая на него внимания. Он взял две чашки кофе из-под носика обшарпанной кофеварки и поставил перед нами. Покосившись на бутылку и пробурчав что-то под нос, хмуро сказал:
— Ладно, вы пока пейте, а я послежу за улицей.
Он зашаркал к выходу, встал перед витриной спиной к нам и уставился в стекло.
— Делаю это с трепетом в сердце, — произнес я, открутив крышку бутылки и наливая виски в чашки с кофе. — Полицейский террор в этом городе ужасен. Во времена сухого закона в доме Эдди Марса действовало ночное заведение, и каждую ночь в вестибюле дежурили два полицейских в форме, следившие, чтобы гости не приносили с собой собственную выпивку, а покупали ее в заведении Марса.
Продавец вдруг повернулся и, пройдя за стойку, исчез за дверью с окошечком.
Мы тихонечко отхлебывали кофе с виски. Я рассматривал лицо Вивиан — напряженное, бледное, красивое и хищное. Красный и твердый рот.
— У вас злые глаза, — сказал я. — Что о вас знает Эдди Марс?
Она посмотрела на меня:
— Вытрясла я из него сегодня в рулетке кучу денег, а начинала с пятью тысячами, которые вчера одолжила у
— Может, это его рассердило. Думаете, именно он напустил на вас того бухальщика?
— Что такое бухальщик?
— Парень с пистолетом.
— Вы бухальщик?
— Конечно, — засмеялся я. — Точнее говоря, бухальщик находится по ту сторону забора. На худшей стороне.
— Я часто думаю, есть ли какая-нибудь еще хуже.
— Мы отклоняемся от темы. Что о вас знает Эдди Марс?
— Думаете, я у него в кулаке?
— Да.
Губы ее скривились.
— Придумайте что-нибудь поостроумнее, Марлоу, пожалуйста. Гораздо остроумнее.
— Как поживает генерал? Я и не пытаюсь быть остроумным.
— Не очень хорошо — сегодня он не вставал. Хоть бы вы перестали меня выспрашивать.
— А я вспоминаю минуты, когда то же самое думал о вас. Что известно генералу?
— Наверное, все.
— Ему рассказал Норис?
— Нет. Уайлд — главный прокурор. Вы сожгли те фотографии?
— Конечно. Вы беспокоитесь за свою сестричку, правда?
— Пожалуй, она единственная, о ком я беспокоюсь. Отчасти тревожусь и за отца, чтобы он не узнал о некоторых вещах.
— С иллюзиями он распрощался, но у него, полагаю, есть еще гордость.
— Мы же одной крови, и в этом весь ад, — она смотрела на меня глубокими, отсутствующими глазами. — Не хочу, чтобы, умирая, проклял свою кровь — она всегда была бешеной, но не порченой.
— А теперь порченая?
— По-моему, вы так думаете.
— О вашей — нет. Вы просто играете свою роль.
Она опустила глаза. Отхлебнув кофе, я раскурил себе и ей по новой сигарете.
— Значит, вы стреляете в людей, — тихо сказала она. — Вы убийца.
— Я?! Как прикажете понимать?
— Газеты и полиция преподнесли все прекрасно. Только я не всему верю, что приходится читать.
— И вы думаете, что на моей совести Гейджер — или Броди, а может, оба?
Она промолчала.
— Мне не пришлось этого делать. Но, полагаю, мог бы, и ничего мне за это не было бы. Любой из них не моргнув глазом начинил бы меня свинцом.
— Тогда, значит, вы убийца в душе, как все фараоны.
— Глупости.
— Один из тех темных, отвратительно-хладнокровных субъектов, которые к людям испытывают столько же чувств, сколько мясник к забитому скоту. Я это сразу подумала, как только вас увидела.
— Слишком много у вас сомнительных приятелей, чтобы думать так, а не иначе.
— Они все — ангелы по сравнению с вами.
— Благодарю, миледи. Только и вас ведь не назовешь невинной овечкой.
— Давайте убираться из этого мерзкого городишка.