Великий Столыпин. «Не великие потрясения, а Великая Россия»
Шрифт:
Результаты выборов повергли правительство в уныние. Собственно говоря, отставка С.Ю. Витте была продиктована нежеланием превратиться в объект острой критики со стороны депутатов, в чьей среде преобладали антиправительственные настроения. Для заседаний Государственной думы был отведен Таврический дворец. Однако торжественное открытие Думы состоялось в Георгиевском зале Зимнего дворца. В Петербург из Москвы были привезены царственные регалии, которые использовались только для коронационных торжеств. Рассказывали, что императрица Александра Федоровна сама расстелила горностаевую мантию на троне, заботливо поправив каждую складку. Сестра царя великая княгиня Ксения Александровна писала в своем дневнике, что специально сшила к этому дню роскошное русское платье. Злые языки говорили, что женская часть августейшей семьи и их фрейлины надели все свои драгоценности и буквально сгибались под тяжестью бриллиантов и жемчуга. Великий князь Александр Михайлович мрачно заметил: «Все мы были в полной парадной форме, а придворные дамы – во всех своих драгоценностях. Более уместным, по моему мнению, был бы глубокий траур». Императорская семья с тревогой ждала перемен, которые грозили превратить русского самодержца в европейского конституционного монарха. Ксения Александровна писала о том, как Ники – Николай II, Аликс – императрица Александра Федоровна, Мама – вдовствующая императрица Мария Федоровна вышли к депутатам: «Ники шел один, перед ним несли корону… В Гербовом зале городские дамы и множество народу вообще. Оттуда все великие княгини отправились через вторую западную половину и галерею в Георгиевский зал и там нас всех разместили на эстраде с правой стороны от трона. Туда же пришли все свитские и фрейлины Мамы и Аликс. Молебен уже начался. Прямо против нас – все члены Государственного совета и высшие чины. С левой стороны члены Думы – между ними несколько человек с препротивными лицами и нахально-презрительным выражением. Они не крестились, не кланялись – стояли, держа руки за спиной, а некоторые – в карманах и мрачно смотрели на всех и вся» [142] .
142
Дневник великой княгини Ксении Александровны // ГАРФ, ф. 662, оп. 1, д. 27. С. 42.
Пока Николай II говорил приветственную речь, министр императорского двора В.Б. Фредерикс, наблюдавший за слушателями, поделился своими впечатлениями: «Эти депутаты скорее похожи на стаю преступников, ожидающих сигнала, чтобы зарезать всех, сидящих на правительственной скамье». Столыпин обратил внимание на разительный контраст между блеском мундиров придворных и нарочито будничными костюмами депутатов. Потом он рассказывал, что невольно усомнился, сумеют ли люди, настолько отличающиеся друг от друга своим внешним обликом, найти общий язык при обсуждении общего дела. Церемония открытия Думы была задумана с такой пышностью, чтобы поразить крестьян, впервые попавших в царские чертоги. Генерал-майор свиты А.А. Мосолов с грустью констатировал: «Думаю также, что двор, с расшитыми золотом мундирами, в пышном тронном зале, вызвал в депутатах лишь чувство зависти и злобы и вовсе не поднял престиж императора» [143] . Один из сатирических листков писал: «Кого хотели своими блестящими мундирами ослепить наши бюрократы? Вероятно, депутатов от крестьян. Но каких результатов они достигли? Совершенно обратных! Они их не ослепили, а, наоборот, еще им же открыли глаза на то, куда идет масса народных денег» [144] .
143
Мосолов А.А.При дворе императора. С. 107.
144
Аргус. 1906. № 11.
Государственная дума приступила к работе. Кадетское большинство восприняло приветствие царя как тронную речь и в лучших парламентских традициях подготовило ответный думский адрес, в котором были поставлены вопросы о политической амнистии, всеобщем избирательном праве, ответственном министерстве и упразднении верхней палаты. Для правящих кругов думские пожелания были совершенно неприемлемы. Великий князь Константин Константинович, выражая общее настроение царской семьи, писал в своем дневнике: «Ответ Думы на тронную речь – гадость. Дума – очаг революции». Николай II отказался принять думскую депутацию, и адрес так и не был вручен адресату.
С.Е. Крыжановский, заместитель Столыпина по Министерству внутренних дел, дал следующую характеристику депутатскому корпусу: «Достаточно было пообглядеться среди пестрой толпы «депутатов» – а мне приходилось проводить среди них в коридорах и в саду Таврического дворца целые дни. Чтобы проникнуться ужасом при виде того, что представляет собой первое Русское представительное собрание. Это было собрание дикарей. Казалось, что Русская Земля послала в Петербург все, что было в ней дикого, полного зависти и злобы. Если исходить из мысли, что эти люди действительно представляли собой народ и его «сокровенные чаяния», то надо было признать, что Россия, еще по крайней мере сто лет, могла держаться только силою внешнего принуждения, а не внутреннего сцепления, и единственный спасительный для нее режим был бы просвещенный абсолютизм» [145] .
145
Крыжановский С.Е.Воспоминания. Берлин, б.г. С. 81.
Столь резкое суждение отражало неумение бюрократии взаимодействовать с народными избранниками, в которых они видели дикарей. Весьма умеренный депутат Государственной думы Еропкин, через некоторое время ставший горячим сторонником Столыпина, сетовал на царски министров: «В их мировоззрении совершенно не укладывалось, как это они, Министры, пред которыми доселе все склонялось, вдруг вступят в прения и в споры с каким-либо членом Государственной думы из разночинцев; они не могли постичь всего значения нового государственного уклада, что в Думу призваны народные представители, которым исполнительная власть лично хотя и не подчинена, но которые по закону ныне уже контролируют ее действия путем запросов и путем ассигнования нужных ей кредитов. Единственно к чему еще снисходили Министры Горемыкинского кабинета, это принести на думскую трибуну «дело в синей обложке» и прочитать оттуда несколько поучительных соображений тоном докторальным и не допускающим никаких возражений» [146] .
146
Еропкин А.В.П.А. Столыпин и указ 9 ноября: лекция, читанная в Москве и Петербурге. СПб., 1912.
Глава правительства И.Л. Горемыкин был сановником старой закалки, консерватором до мозга костей, не желавшим никаких перемен. 13 мая 1906 г. И.Л. Горемыкин огласил правительственную декларацию. Он говорил с трибуны еле слышным голосом, но в его тихой речи прозвучало категорическое «нет» на все требования Думы. Депутатам было предложено заняться конкретной законодательной работой, а через два дня, словно в издевку, министр народного просвещения внес представление «Об отпуске 40 029 руб. 49 коп. на постройку пальмовой оранжереи и сооружение клинической прачечной при Юрьевском университете». С этого момента I Государственная дума и правительство вступили в полосу противостояния. Ни одна из сторон не собиралась уступать. Депутаты выразили недоверие правительству, но оно и не подумало уходить в отставку. Один из видных кадетов В.Д. Набоков восклицал: «Исполнительная власть да покорится власти законодательной». Трудовики понимали этот тезис по-своему. Внося многочисленные запросы правительственным учреждениям, они обрушивались с площадной бранью на представителей министерств, приезжавших к ним с разъяснениями. Главному военному прокурору Павлову устроили обструкцию, лидер трудовиков А.Ф. Аладьин угрожал министрам физической расправой.
Столыпин несколько раз выступал перед депутатами I Государственной думы. Его первое выступление состоялось 8 июня 1906 г. и было посвящено ответу на запрос Государственной думы о незакономерных действиях полицейских властей. Речь шла о сделанных ранее разоблачениях по поводу связи ряда жандармских офицеров с крайне правыми организациями и погромной агитации, которая, по мнению депутатов, велась под эгидой Департамента полиции. Упомянутые в запросе случаи произошли при предшественнике Столыпина, но он, как министр внутренних дел, должен был ответить за них. «Другими словами заявляется, – подытожил суть запроса Столыпин, – что в недавнем прошлом в министерстве творились беззакония, что они, вероятно, продолжаются и при мне и что я приглашаюсь ответить, буду ли терпеть их в будущем». Столыпин дал обстоятельный ответ по каждому случаю, упомянутому в запросе. Однако анализ его выступления показывает, что это министр отстаивал честь мундира и пытался взять под защиту жандармских офицеров, провинившихся даже с точки зрения ведомственных инструкций. Столыпин мотивировал защиту той тяжелой обстановкой, в которой приходилось действовать полицейским чинам. Говоря о своих подчиненных, он подчеркивал: «С октября месяца до 20 апреля их было убито 288. А ранено 383, кроме того было 156 неудачных покушений».
Говорить о жертвенном служении полицейских чинов в раскаленной атмосфере Таврического дворца было равнозначно размахиванию красной тряпкой перед быком. В глазах депутатов Думы полицейские были преступными слугами преступного режима, и на министра внутренних дел обрушился их гнев. Дополнительно накалил обстановку вооруженный конфликт в Белостоке, произошедший в канун выступления Столыпина. В бытность гродненским губернатором Столыпин был свидетелем напряженных национальных отношений в Белостоке, а с течением времени ситуация усугубилась, так как город стал вотчиной анархистских организаций. Конфликт начался с убийства анархистами местного полицмейстера и неизвестно кем произведенного обстрела православной и католической манифестации. С 1 по 3 июня 1906 г. в городе происходили столкновения, в которых принимали активное участие солдаты местного гарнизона. Официального запроса по этому поводу еще не было, Дума направила депутатскую комиссию в этот город для выяснения всех обстоятельств конфликта, но газеты были полны сообщениями о зверствах полиции и солдат, обстреливавших еврейские дома. Выкрики «Белостокский погром!» заглушали оратора. Конец его речи, судя по стенограмме, потонул в сплошном шуме и свисте с депутатских мест: «Согласно понятию здравого правосознания, мне надлежит справедливо и твердо охранять порядок в России ( шум, свистки). Этот шум мне мешает, но меня не смущает и смутить меня не может. Это моя роль, а захватывать законодательную власть я не вправе, изменять законы я не могу. Законы изменять и действовать в этом направлении будете вы ( шум, крики: отставка)» [147] .
147
Ответ П.А. Столыпина, как министра внутренних дел, на запрос Государственной думы о Щербаке, данный 8 июня 1906 года // П.А. Столыпин. Полное собрание речей в Государственной думе и Государственном совете. 1906 – 1911. М., 1991. С. 42.
На выступлении Столыпина присутствовала его дочь. Она специально пришла на галерку для гостей, поскольку считала Думу чем-то вроде Афинского ареопага: «Столько мне рассказывал про наш «парламент» мой учитель истории в Саратове, восторженно описывая это собрание мудрых, проникнутых самыми высокими идеалами людей, горящих желанием самоотверженно работать на благо родины». Следя за прениями по газетам, она воображала себе вдумчивые лица депутатов, а «седовласый председатель Думы Муромцев представлялся мне каким-то полубогом, отрешившимся от всего мирского». Первые же возгласы депутатов развеяли все иллюзии: «Скоро возгласы превращаются в сплошной рев. Папа все стоит на трибуне и лишь изредка долетает до слуха, между криками, какое-нибудь слово из его речи. Депутаты на левых скамьях встали, кричат что-то с искаженными, злобными лицами, свистят, стучат ногами и крышками пюпитров… Невозмутимо смотрит папа на это бушующее море голов под собой, слушает несвязные, дикие крики, на каждом слове прерывающие его, и так же спокойно спускается с трибуны и возвращается на свое место» [148] .
148
Бок М.П.Указ. соч. С. 167 – 168.
Следующее выступление Столыпина перед депутатами 12 июня 1906 г. проходило в еще более накаленной обстановке. Хотя думский запрос касался помощи голодающим, обсуждение быстро приняло характер грубых нападок на министра внутренних дел. Думские стенографистки (в ту пору про площадную брань говорили – такая ругань, что даже думская стенографистка покраснела бы!) едва успевали записывать оскорбительные выкрики с мест. Вот конец стенограммы: «…Я скажу на их клеветы, на их угрозы. На их ( шум, крики: довольно!) на их угрозу захвата исполнительной власти ( шум, крики: довольно!), что министр внутренних дел, носитель законной власти, им отвечать не будет ( шум, крики: довольно! Белосток! Погромщик! Довольно! Долой!)» [149] . Оба выступления Столыпина в I Государственной думе завершились громким скандалом. Однако Столыпин не убоялся разъяренных депутатов, как некоторые другие министры и товарищи министров. Он приобрел ораторский опыт, который ему очень пригодился в ближайшем будущем.
149
Ответ на запрос Государственной думе об оказании помощи голодающим, данный 12 июня 1906 года // П.А. Столыпин. Полное собрание речей в Государственной думе и Государственном совете. С. 48.