Великий Столыпин. «Не великие потрясения, а Великая Россия»
Шрифт:
Между прочим, после свержения самодержавия эсеры пролили свет на странные показания своего товарища. «Могу предположить, – говорил Бурцев в 1917 г., – что Петров руководствовался при этом желанием хотя бы отчасти выполнить ту задачу, ради которой он приехал в Россию, – отомстить Герасимову».
Богров хорошо знал историю покушения на Астраханской улице, так как сообщения о нем несколько недель не сходили со страниц газет и даже вызвали колебания курса русских ценных бумаг на мировых биржах. Он был осведомлен о жарких спорах, которые разгорелись вокруг дела Петрова в эмигрантских кругах. Агентурные сведения об этой дискуссии были предоставлены подполковником Кулябко в Департамент полиции в январе 1910 г. – возможно, то была последняя услуга, оказанная Богровым-Аленским Киевскому охранному отделению до отъезда. В столице Богров при желании мог осмотреть место происшествия. Он также познакомился с преемником полковника Карпова на посту начальника охранного отделения – полковником фон Коттеном. Наконец, Лазарев вспоминал, что прямо ссылался на дело Петрова в разговорах с Богровым. Хорошо осведомленный эсер мог привести подробности, неизвестные широкой публике. Действия Петрова и Богрова были очень схожими. Самое главное, что их объединяло, – это мотив самореабилитации. Они оба решили смыть прошлые грехи чужой кровью. Причем их решение нельзя было назвать полностью добровольным. Их заставили или по меньшей мере подтолкнули к преступлению, причем бывшие товарищи по революционному подполью постарались представить свое вмешательство как минимальное содействие технической помощью (эсеры) или советами (анархисты).
Террористам была дана свобода рук в выборе объекта покушения. Они оба замахнулись на грандиозное дело. В этом смысле Петрова постигла неудача. Ясно, что он не хотел реабилитировать себя ценою убийства только начальника Петербургского охранного отделения. Иначе бы он использовал не бомбу, а револьвер или даже бесшумное холодное оружие и ушел бы незамеченным. Ему пришлось изменить свои планы, поскольку полковник Карпов обнаружил проводку. Наверное, если бы начальник киевской охранки в 1911 г. случайно нащупал браунинг в кармане своего агента, Богрову тоже пришлось бы на ходу менять план действий.
Поведение Петрова и Богрова на допросах и во время суда порой совпадало до мельчайших деталей. Их противоречивые показания и резкая смена позиций заставили исследователей поломать головы над подлинными и мнимыми тайнами. Правда, Богров не пытался изображать себя участником полицейского заговора. Но за него эту версию подробно разработали современники и историки. Разумеется, нельзя говорить о полной идентичности мотивов Петрова и Богрова. Петров, несмотря на пошатнувшуюся веру в революционеров, сильно зависел от мнения товарищей и дорожил престижем эсеровской партии. Богров, как мы имели возможность убедиться, относился к анархистам свысока, да и нельзя было назвать партией разрозненные группы анархистов-коммунистов. Считая, что анархистское подполье засорено полууголовными элементами, он вполне мог оправдывать свою агентурную службу. Но это не означало, что он был безразличен к общественному мнению. Все, кто знал Богрова, говорили о его болезненном самолюбии. Легко понять, что позорное разоблачение явилось бы страшным ударом для человека с таким складом характера.
Рассматривая различные версии мотивов покушения, надо сразу сделать оговорку, что версия о покушении непосредственно под дулами анархистов представляется маловероятной. Можно только присоединиться к сомнениям, высказанным ранее Майским: «1) Чем объяснить, что Богров, опасаясь смерти от пули из-за угла, обещанной «Степой», предпочел смерть на виселице и при этом добивался ее такими сложными и обходными путями, какими он шел? 2) Не приходила ли Богрову мысль уйти от карающей руки «Степы» путем бегства за границу, в один из многих закоулков земной планеты» [466] .
466
Майский Б.Ю.Указ. соч. С. 135.
Это не означает, что нужно полностью исключить мотив страха. Необходимо всего лишь уточнить, какого рода страх овладел Богровым. Виноградов-Степа, если он действительно появлялся в доме на Бибиковском бульваре, мог припугнуть своего собеседника тем, от чего нельзя было убежать за границу. Речь шла о публичном и официальном (от имени «Буревестника») объявлении Богрова провокатором. Мы знаем, что долгое время ему удавалось отвести от себя подозрения, провалы приписывались другим секретным агентам. Виноградов якобы сказал, что раньше анархисты винили полицейского осведомителя по кличке Бегемот, но теперь для них ясна роль Богрова. Даже если представитель «Буревестника» не приезжал в Киев, провокаторская роль Митьки-буржуя стала ясной для местных анархистов. Наступил момент, когда надо было либо примириться с позором, либо реабилитировать себя. В первом случае он сохранил бы жизнь, укрывшись где-нибудь подальше от Киева, но навлек бы на себя общее презрение, возможно, отречение близких, исключение из адвокатского сословия и т.п. Во втором случае он шел на верную смерть, зато сохранял доброе имя и ореол мученика за революционное дело.
Можно представить и более сложные чувства, испытываемые Богровым. Вполне вероятно, что страх перед публичным разоблачением не имел преобладающего значения в тот момент, когда Богров решился на покушение. Самым опасным для него был конец 1909 г., когда приходилось увиливать от прямых обвинений. Петербургский период в этом смысле был совершенно спокойным. После возвращения на родину Богров полностью отошел от подпольной работы и практически не поддерживал связей с прежними товарищами. Слухи о провокаторстве он предотвратить не мог, но они имели довольно неопределенный характер. Трезвый расчет подсказывал, что гораздо выгоднее было ничего не предпринимать.
Однако нельзя считать Богрова ни малодушным предателем, ни хладнокровным циником, размышлявшим, выплывут или нет его провокаторские делишки. Излишне говорить, что трусливый человек не рискнул бы стрелять в первого министра. Надо думать, что, если бы Богрова беспокоило только собственное благополучие, он бы не окончил жизнь на виселице. Наверное, не надо сбрасывать со счетов глубокий душевный разлад, который он испытывал в последние месяцы своей жизни. Мы уже говорили о чрезвычайно завышенной самооценке Богрова. Он явно не хотел быть нижним чином подпольной армии, слепо выполняющим приказы генералов от революции.
В приключенческих книжках юные герои, коим прискучила повседневная рутина, на свой страх и риск идут в тыл противника, ведут самостоятельную войну и после всех перипетий приносят трофеи боевым товарищам. Похоже, что Богров, затеяв контакты с жандармами, видел себя таким же вольным охотником. Повзрослевший Богров должен был осознать крушение юношеских иллюзий. Грубая правда была в том, что он являлся платным доносчиком, полуразоблаченным агентом провинциального охранного отделения, которому при встрече подмигивали филеры из отставных унтер-офицеров. Подобная роль, особенно когда о ней начали догадываться окружающие, оказалась более чем унизительной.
По мнению Богрова (на сей счет есть ряд свидетельств), его жизнь явно не удалась. С точки зрения окружающих, он был вполне благополучным человеком – хорошо образованным, богатым наследником. Об этом, в частности, говорил Лазарев. Старый эсер, правда, не подозревал, почему его собеседник так рвался попасть на виселицу. Очевидно, что был такой момент, когда Богров пытался порвать одновременно с революционным и охранным прошлым. Но размеренная жизнь добропорядочного обывателя не устраивала бывшего анархиста. Мушин в своей книге привел выдержки из личных писем Богрова. Некоторые фразы привлекают внимание. «В общем же все мне порядочно надоело и хочется выкинуть что-нибудь экстравагантное, хотя и не цыганское это дело…» – писал он 1 декабря 1910 г. В письме от 12 декабря были строки: «Нет никакого интереса к жизни. Ничего, кроме бесконечного ряда котлет, которые мне предстоит скушать в жизни. И то, если моя практика это позволит. Тоскливо, скучно, а главное одиноко…» [467]
467
Мушин А.Указ. соч. С. 123.
С весны 1911 г. Богров переживал глубокий душевный разлад. Он всегда был очень скрытным человеком. Его родные так ничего и не заметили, разве что мать инстинктивно почувствовала что-то странное в поведении сына. Но тем, кто не видел Богрова долгое время, сразу бросились в глаза перемены в его внешности. За полгода он очень постарел, его волосы полностью поседели. Ясно, что он стоял на пороге какого-то важного решения. Газетные хроники тех лет были наполнены сообщениями о самоубийствах. Настоящая эпидемия самоубийств охватила молодых людей, сверстников Богрова из образованных слоев общества. В предсмертных записках они объясняли, что покончили счеты с жизнью из-за разочарования, скуки, душевной опустошенности, нежелания попасть в обывательское болото. Иуда Гроссман писал, что легко представлял себе набранную петитом заметку в газете об очередном самоубийце – Дмитрии Богрове.