Великий Столыпин. «Не великие потрясения, а Великая Россия»
Шрифт:
Если бы он решился уйти из жизни, то причинил бы боль своим близким, своей семье, может быть, единственному, к чему был действительно привязан. Да и уйти просто так было не в характере анархиста и агента охранного отделения. Он должен был заявить о себе, поставив в конце впечатляющую точку. Логично возникала мысль обменять свою жизнь на жизнь врага. Богров, будучи типичным эгоцентристом, вряд ли считал равноценным обменом такой вариант: свою жизнь за жизнь начальника Киевского охранного отделения. Он не удостоил вниманием командира корпуса жандармов или киевского генерал-губернатора. Мы уже имели возможность убедиться, что он с самого начала примерялся к двум главным лицам: царю и главе правительства. Можно гадать, что же предопределило окончательный выбор: боязнь погрома или понимание, что Столыпин являлся наиболее опасным врагом революции? Видимо, для целей, которые преследовал Богров, было не столь важно, кого из них взять на мушку. Убийством Николая II или Столыпина он самоутверждался в собственных глазах и получал индульгенцию от революционеров. Удачно осуществленным террористическим актом Богров надеялся перечеркнуть позорные страницы своей биографии. При его честолюбии было чрезвычайно заманчивым одним-двумя выстрелами вписать свое имя в историю. По порочной шкале ценностей, принятой в революционной среде, чем значительнее была жертва, тем большим почетом окружалось имя убийцы. Когда Богров покупал браунинг, он наверняка не помышлял покончить с собой. Но получилось так, что браунинг стал косвенным орудием самоубийства. Перед тем как положить оружие в карман фрака, Богров оставил дома записку: «Я иначе не могу, и вы сами знаете, что вот два года, как я пробую отказаться от старого. Но новая спокойная жизнь не для меня, и если бы я даже и сделал хорошую карьеру, я все равно кончил бы тем, чем теперь кончаю».
Чем объяснить полное изменение показаний на суде, рассказ об угрозах со стороны анархистов, донос на товарищей буквально на краю могилы? Как представляется, ответ на этот вопрос достаточно прост. Произведенное им покушение вполне можно рассматривать как усложненный способ самоубийства. Способ, привлекательный тем, что убийца попадал в центр внимания всей страны. Но инстинкт самосохранения нелегко подавить. Зачастую люди, нанеся себе смертельные раны, делают отчаянную попытку спастись. Примечательно, что Богров рисовал себя героем, сознательно идущим на эшафот, только на предварительном следствии. Когда шли допросы, Столыпин был еще жив и имелись шансы на его выздоровление. Судили Богрова уже после смерти премьер-министра, и приговор был практически предрешен. Трудно поверить, что обвиняемый наивно надеялся расположить судей в свою пользу рассказом об анархистах, подтолкнувших его на покушение. Он окончил юридический факультет, был помощником присяжного поверенного и прекрасно знал, как скоры на расправу военные суды. Скорее всего его расчет строился на том, что военно-окружной суд будет вынужден отложить разбирательство ввиду неполноты сведений, установленных следствием. Даже после вынесения приговора казнь могла быть отсрочена до ареста Лятковского, Виноградова и других, якобы причастных к покушению анархистов. Можно полагать, что поиски Степы растянулись бы надолго. Шансов приостановить машину правосудия было ничтожно мало, но утопающий, как говорится, хватается за соломинку. В какой-то момент Богрову показалось, что этот план сработает – исполнение приговора было задержано на один день, вопреки оговоренному законом 24-часовому сроку. Камеру смертника посетил жандармский офицер, записавший показания осужденного. Но дальше этого дело не пошло. Отметим, что, когда Богров убедился в тщетности своих надежд на отсрочку, он быстро переборол свою слабость и больше не искал путей для спасения.
Разумеется, нет никакой уверенности в том, что действия Богрова определены совершенно верно. Невозможно полностью воссоздать душевный мир человека, жившего восемь десятилетий тому назад. Абсолютно прав был американский исследователь Г. Аронсон, когда писал об убийце премьер-министра: «…совершенно очевидно, что и тут мы стоим перед загадкой, для решения которой у нас нет исчерпывающих данных» [468] .
Мы уже говорили о плохой организации охраны на киевских торжествах. Нам предстоит ответить на два вопроса: что заставило опытных жандармов поверить секретному агенту и почему они пошли на многочисленные нарушения инструкций и циркуляров? Но прежде чем ответить на эти вопросы, необходимо уяснить, как был организован политический розыск в России и насколько жандармы были застрахованы от ошибок, подобных киевским событиям.
468
Аронсон Г.Загадки убийства П.А. Столыпина // Россия накануне революции. Исторические этюды. Нью-Йорк, 1962. С. 22.
Отвечая на запрос депутатов III Государственной думы об Азефе, Столыпин подчеркнул: «…покуда существует революционный террор, должен существовать и полицейский розыск». Он решительно отверг нападки либеральных депутатов на секретную агентуру, саркастически пояснив, что правительство не настолько наивно, чтобы собственными руками уничтожить преграду для «победоносного шествия революции». Столыпин высоко ценил Азефа и иногда запрашивал его мнение в связи с той или иной полицейской акцией. Он даже собирался лично встретиться с важнейшим агентом Департамента полиции. В своем выступлении премьер-министр объявил несостоятельными упреки в провокации. Для него было несомненным, что агент, которого он защищал, исправно выполнял свои обязанности. Между тем Азеф, одной рукой выдавая эсеров, другой рукой готовил покушения на важнейших сановников, включая дядю царя, великого князя Сергея Александровича. Достаточно сказать, что жандармы не знали, кто являлся руководителем Боевой организации эсеров. Не знали, потому что главным организатором террористических актов был их секретный осведомитель, которому слепо верили почти все руководители сыска.
Двойная игра Азефа вовсе не была чем-то необычным, в этом мы могли убедиться на примере Петрова и Богрова. До тех пор, пока жандармы не получали убедительных доказательств обмана, им приходилось верить агентам на слово. Полковник Спиридович разъяснял сенатору Шульгину азы охранного дела: «Эта вера начальника в сотрудников свойственна делу розыска, она, правда, приводила иногда к катастрофам, но она же давала предупреждение самых важных государственных преступлений, до предупреждения цареубийства включительно» [469] . Одна из таких катастроф была на совести Трусевича. В свою бытность директором Департамента полиции он проявил столь же поразительную слепоту, как и обвиненный им позднее в халатности генерал Курлов. История завязалась в июне 1906 г. с заявления максималиста С.Я. Рысса, арестованного в Киеве. Максималист, которому грозила смертная казнь за убийство и экспроприацию, обещал послужить правительству, если его выпустят на волю. Начальник Киевского охранного отделения ротмистр А.М. Еремин и его помощник Кулябко добились от Рысса откровенных показаний. Трусевичу показалась выгодной сделка с экспроприатором, и ему был устроен побег. Директор Департамента полиции хвалился, что теперь максималисты у него «в кармане».
469
ГАРФ, ф. 271, оп. 1, д. 25, л. 559.
Он не подозревал, что в Петербурге его агент немедленно сообщил лидерам партии о своем поступлении на службу в охранное отделение. Рысс уверял жандармов в том, что на террористическом фронте царит затишье. Как раз в это время максималисты заканчивали последние приготовления к покушению на Столыпина. Поразительно, что даже после взрыва министерской дачи на Аптекарском острове Трусевич не понял, что агент водит его за нос. Рысс довольно долго мистифицировал охранное отделение, скрывал важную информацию, намеренно направлял жандармов на ложный след. По сведениям Герасимова, максималист намеревался покончить с директором Департамента полиции во время конспиративной встречи. Только получив доказательства, что Рысс задумал лишить его жизни, Трусевич окончательно отказался от его услуг. Естественно, Рыссу не удалось сохранить революционную чистоту. Некоторые из его сведений были успешно использованы жандармами. Возможно, он дал понять, что максималисты готовят грандиозную экспроприацию в Фонарном переулке, хотя полиция не смогла толком распорядиться этими сведениями и позволила после перестрелки боевикам уйти с добычей в 600 тыс. рублей. Впоследствии Рысс был арестован и казнен. В свете этой истории допущенные в Киеве ошибки не выглядят исключением. Более того, их можно назвать типичными. В 1906 г. Трусевич едва ушел от пули агента-двойника, в 1909 г. Курлов чуть не разделил участь полковника Карпова. В 1911 г. Богрову поверили так же, как до этого поверили Рыссу и Петрову.
Тайная полиция, пользуясь особым положением в государственной системе, вольно обращалась с законами. Весьма распространенным было нарушение писаных и неписаных правил. Что бы ни говорил публично Столыпин о строгом выполнении правовых норм, на самом деле он и его предшественники закрывали глаза на грубые отступления от юридических требований, если это мотивировалось интересами полицейского розыска. Например, Трусевич, кстати, юрист по образованию, с ведома Столыпина устроил побег Рыссу, совершившему тягчайшие преступления, включая убийство. Чтобы придать большую достоверность побегу, двух городовых, охранявших арестанта, отдали под суд и отправили на каторгу. Бесцеремонно попирался закон, что же говорить о министерских инструкциях и циркулярах.
Инструкция запрещала использовать секретных осведомителей в качестве агентов наружного наблюдения. Однако Спиридович вызвал в Киев одного из своих осведомителей по социал-демократам и велел ему наблюдать, не появится ли на торжествах кто-нибудь из партийной публики. Разумеется, начальник охранного отделения не имел права допускать агента на парадный спектакль. Но для киевских жандармов это был шаблонный прием. Генерал Курлов вспоминал, что в 1907 г. во время краткого губернаторства в Киеве Кулябко предупредил его о готовящемся покушении на представителей высшей администрации края. Террористический акт собирались осуществить на концерте. Сидя в зрительном зале, Курлов заметил Кулябко вместе с какой-то женщиной. После концерта Кулябко сказал, «что это его тайная сотрудница, которая дала ему знать о готовящемся покушении. Она все время наблюдала за залом, не появится ли в нем преступник. Она увидела его при входе и дала ему знать, что охрана очень сильна и что от задуманного покушения на этот раз нужно отказаться» [470] . Точно так же начальник охранного отделения пытался использовать сотрудника Богрова-Аленского в зале городского театра. Тут имело место дополнительное нарушение – секретных агентов нельзя было подпускать к августейшим особам. Но такие нарушения допускались постоянно. Так, в 1909 г. Кулябко, командированный для организации охраны на торжествах в Полтаве, привлек бывшего секретного сотрудника, вместе с филерами его поставили недалеко от царя. Начальник охранного отделения просто не понимал, что совершает должностное преступление. Когда после покушения на Столыпина ему предъ-явили обвинение, он пытался доказать, что не отступал от буквы департаментского циркуляра: «В этом циркуляре ничего не говорится, что сотрудников нельзя употреблять для целей охраны», а сказано, что «во избежание провала секретных сотрудников, воспрещается поручать им проследку революционеров для выяснения квартир разыскиваемых лиц и указания подлежащих аресту чинам полиции». Этих функций Богрову не поручалось, и он был допущен в Купеческий сад и городской театр лишь для выполнения поручений, возложенных на него революционерами» [471] . Юридическая казуистика не помогла, но следует признать, что жандармский подполковник был отчасти прав – подобные нарушения давно вошли в повседневную полицейскую практику.
470
Курлов П.Г.Указ. соч. С. 75.
471
ГАРФ, ф. 271, оп. 1, д. 26, л. 58.
Почему организаторы охраны приняли за чистую монету измышления Богрова? Скептики сомневались, что четверо полицейских, знавшие назубок все уловки террористов и имевшие перед глазами печальный пример Рысса и Петрова, вновь попались на ту же удочку. Посмотрим, что представляла собой четверка чинов охраны по официальным данным. За плечами Курлова была военная служба, военно-юридическая академия, где он проявил отличные успехи в науках, работа военным и гражданским прокурором, губернаторство в Минске и Киеве, где он заслужил, как и Столыпин, высочайшую благодарность, перевод в Петербург вице-директором Департамента полиции, пост начальника Главного тюремного управления и, наконец, назначение товарищем министра внутренних дел.
33-летний Веригин был самым молодым из четверки, но уже имел солидный полицейский стаж. Прямо из привилегированного училища правоведения он попал в Департамент полиции, занимал секретарскую должность и незадолго до киевского покушения был повышен до вице-директора. Полковник Спиридович считался настоящей звездой разыскного дела. Начинал он подпоручиком пехотного полка, пытался поступить, но не выдержал экзаменов в военно-юридическую академию. Зато он прошел жандармские университеты. Многие военные презрительно относились к голубым мундирам, но Спиридович относился к тем офицерам, которым жандармы казались особыми людьми, занятыми важной и таинственной работой. В своих записках он подчеркивал: «Перевестись в корпус жандармов было очень трудно. Для поступления в корпус от офицеров требовались прежде всего следующие условия: потомственное дворянство; окончание военного или юнкерского училища по первому разряду; не быть католиком; не иметь долгов и пробыть в строю не менее 6 лет. Удовлетворявший этим требованиям должен был выдержать предварительные испытания при штабе корпуса жандармов для занесения в кандидатский список и затем, когда подойдет очередь, прослушать 4-месячные курсы в Петербурге и выдержать выпускной экзамен… желающих было так много, что без протекции попасть на жандармские курсы было невозможно» [472] . Спиридовичу повезло с протекцией, он был прикомандирован к Московскому охранному отделению, прошел выучку у Зубатова и Медникова. Его знания нашли применение в Таврическом и Киевском охранных отделениях. За ним числилось множество удачных ликвидаций, раскрытие подпольных типографий, предотвращение террористических актов. Спиридович был не просто практиком. Он принадлежал к новому поколению охранников, о которых впоследствии писали: «Они были «учеными», они проходили особые курсы; более молодые из них выслушивали лекции и изучали историю революционного движения и партий в России по источникам, доступным только им. Этого мало, они могли изучать революционное движение по источникам особым, недоступным даже ученому миру – это были печатные книги, издания Департамента полиции, «ученые труды» жандармских генералов и полковников» [473] . Спиридович усердно собирал материал о подпольных организациях. На их основе он написал две книги по истории партии эсеров и социал-демократов. Жандармский труд об эсерах выгодно отличается своей основательностью от монографий советских авторов и не утратил значения до сих пор. Тот факт, что с 1906 г. ему доверили жизнь монарха, говорит сам за себя. Официально его должность именовалась – «заведующий охранной агентурой, подведомственной дворцовому коменданту».
472
Спиридович А.И.Указ. соч. С. 33 – 34.
473
Жилинский В.Б.Организация и жизнь охранных отделений во время царской власти. М., 1918. С. 23.