Великий тес

Слободчиков Олег Васильевич

— Господь не велел потомкам Иуды и Израиля мешаться с другими народами! — жестко объявил Вторка. — За тот грех потомство царя Соломона наказывал. Самсон женой-инородкой был предан врагам на поругание.

— Девки доброй волей крестились! — неуверенно пробормотал Иван. Обидчиво усмехнулся: — Вам-то Иуда с Израилем с какого боку родня?

— Через Спасителя мы приняли крещение в их Господа Саваофа! — поддержал брата Первуха, показывая, что знает о вере больше, чем три раза окунуться в воду во имя Святой Троицы.

— Ну, думайте сами,

как жить, — тоскливо развел руками Похабов. — Все хочу, чтобы как лучше. Только никак не пойму.

— И не поймешь! — перебил его Вторка. — Ты так не жил. Не был газаргуй¹¹⁶, ерэмэл¹¹⁷. Только здесь мы свои по Закону Божьему. — Возводя узкие зеленые глаза к небу, перекрестил грудь: — Бог сказал: какой бы веры ни были мать или отец — дети святы.

Иван почувствовал, что задел племянников за то больное, о чем между собой они говорят много и часто.

— Наш дед был хороший человек! Под конец жизни он все понял! — стыдясь вспыльчивых слов брата, миролюбиво вспомнил старика Первуха. — Он сказал: «Человек без единокровного народа, без родной земли не человек, а бузар. Дерьмо!» Так оно и есть. Только мы тогда деда не понимали.

— Ну смотрите! Вам жить! — замигал выгоревшими ресницами сын боярский. — Надумаете вернуться на Байкал — посажу на вашу данную Горбуна с Сувором и девок за них отдам. Эх-эх! — добавил с укором. — Будто у меня или у вашего отца была родная земля? Еще деда оторвали от родных могил.

— Это другое! — нетерпеливо отмахнулся Вторка. Вскочил, побежал к ручью за смородиновым листом.

Глядя ему вслед, Иван Похабов с тоской подумал: «Угрюмка вырос как дикая трава. Эти и того хуже». Он поднялся, взглянул на закат. Последние лучи солнца золотили кроны сосен на гривах.

— Поеду! Успею еще в острог засветло.

В обычных хлопотах прошел день и другой. Иван переговорил с Савиной и решил до срока дать волю своим кабальным людям. Сувор с Горбуном захотели сесть на пашню при Братском остроге.

Вспоминая разговор с племянниками, старый Похабов на легкой лодке переправился через реку, навестил монахов. Те благословили его помыслы, перекрестили девок-ясырок по уставу, обвенчали их с Горбуном и Сувором. При том слезно умилялись, хвалили мужей и посаженого отца, поскольку сожительствовали с ясырками многие промышленные и казаки, но мало кто соглашался венчаться.

Вскоре был собран хлебный припас для Дмитрия Фирсова. Арефа дал в гужи двух коней. И ушел бы Иван на другой день к новому острожку, но с Падуна прискакал казак и донес, что порог проходят отряды енисейцев пятидесятника Якова Похабова и московского дворянина Ерофея Заболоцкого с мунгальскими послами от русского царя.

Арефа отправил к Падуну казаков и лошадей сколько смог их собрать. Не усидел на месте и старый Похабов, оседлал коня и пустил его рысцой берегом, возле реки.

Помощь отрядам пришла вовремя. Измученные люди только прошли Падун. Они были мокры с головы до ног и

сушились на солнце. Яков Похабов узнал подъезжавшего отца, поднялся ему навстречу. Он был в сухой одежде, одет не броско, но не бедно. По лицу сына не видно было, что утомлен переходом. По его приказу вскочили два босых полуголых казака, приняли повод и помогли старому сыну боярскому сойти с коня.

Якунька поклонился отцу на казачий манер. Тот обнял его и перекрестил. Приметил, что рубаха на сыне льняная, чистая. «Женился! — подумал. — И жена при нем!» Он не ошибся. Яков поманил от дымокура молодую женщину с лицом, плотно обвязанным шелковым платком так, что видны были только голубые глаза. Молодуха смущенно поклонилась свекру в пояс, зарделась от пристального его взгляда.

— Чья такая? — крикнул ей на ухо старый Похабов, стараясь перекричать шум воды, и трижды поцеловал сноху в щеки, укрытые шелком.

— Томского сына боярского Петра Бунакова дочь! — звонким голосом ответил за жену Яков и добавил: — Нынче Илимский острог Енисейскому не кланяется — другое воеводство. Тесть служит там стряпчим при воеводе Оладьине.

— Слыхал! — одобрительно кивнул Иван. — Добрый был казак. — Усмехнулся, вспомнив распри с красноярцами. Выходило, что спорил на Осе со свояком. Не дай бог, в недобрый час и повоевать придется с молодыми Бунаковыми. Новый Балаганский острог был красноярам поперек горла.

Похабов оглядел сушившихся людей, заметил лица стариков из первой стрелецкой сотни: Василия Черемнинова, Михея Шорина.

Подергивая редкой бородой, шлепая босыми ногами по камням, Че-ремнинов подошел к Похабовым, присел рядом с ними, кручинно свесив седеющую голову.

— Ладно Михейка, бессребреник, к пасынкам идет, ты-то чего опять в Братский? — весело крикнул ему Похабов. — Своя земля возле Енисейского, десяток ясырей в пашне, сыновья?

— Что с того, что земля? Служить не стану — отберут в государеву десятинную. Старая баба померла, сыны — ублюдки. Говорят, служи, батя, пока не помрешь, а то нас податями замучат, — прошепелявил Василий на ухо сыну боярскому.

Босой, полуодетый, но с саблей на боку из круга сушившихся казаков поднялся Федька Говорин. Старый Похабов хохотнул, крикнул ему:

— Однако недолго тебя жаловал кабацкий голова?

— Кого там! — просипел Федька, присаживаясь. — Две недели погулять не дали. Воевода в Краснояры с рожью отправил. С тобой спокойней и веселей!

В отряде Якова шли разные люди на перемену братским годовалыцикам и казакам Колесникова на Верхнюю Ангару. Среди разношерстной толпы Похабов высмотрел простоволосого, высокого и кряжистого детину с мокрой сосулькой бороды, с мокрыми же прядями волос по плечам. Когда тот натянул на голову черную скуфью, понял, что это белый поп. С попадьей и детьми он шел на службу в Братский острог, был на полголовы выше молодого Похабова и шире в плечах. По всей Ангаре и по Байкалу крупней и мощней этого попа был только Оська Гора.