Великий тес

Слободчиков Олег Васильевич

Раздвигая гостей высокой крутой грудью, сюда же втиснулась Бекетиха. Голова ее была покрыта шелковым платком, вышитым золотой нитью и бисером, на белой гладкой шее висело ожерелье из жемчугов. Теснота в избе была такой, что гостям чарку к губам не поднести. Она же, заносчиво оглядывая женщин, степенно справила на красный угол семь уставных поклонов, подняла глаза на Похабова и грозно спросила, где он бросил сотника.

С двумя малолетними сыновьями и двумя ясырями Бекетиха жила в просторном доме, срубленном в посаде за острогом, ждала мужа. Атаман Галкин с потрепанным отрядом вернулся среди

зимы. Похабов приплыл весной. Где Бекетов, допытывалась она у всех возвращавшихся со служб и промыслов.

Иван сказал ей про сотника, что знал. Не утаил и последней встречи. Ноздри Бекетихи стали гневно раздуваться, грудь заволновалась. Она набычилась. Разъяренными глазами нашла Ваську Москвитина, жавшегося возле двери. Лихой казак, матюгаясь сквозь зубы, выскочил из избы и ушел из острога в дом овдовевшего Филиппа.

Иван невольно поглядывал на Савину, которая ни на кого не смотрела и старалась быть неприметной. И все казалось ему, что она едва сдерживается, чтобы не разрыдаться при всем народе: прерывисто вздыхает, щурит большие добрые глаза и все молчит, ни о чем не спрашивая.

— Найдем тебе казака доброго! — шепелявя в дырку под губой, то и дело успокаивала ее Тренчиха. — Казачке долго вдоветь не дадут. Честна вдова только в скиту спасется!

Она намекала на свою долю: после кончины мужа едва перетерпела полгода, отбиваясь от женихов, донимавших ее еще до сороковин. Иван примечал, что от слов Тренчихи Савине делалось только хуже. Она старалась не слушать подругу, рассеянно кивала, не вступая в разговоры, потому не сидела на месте, прислуживала гостям как могла.

Здесь прибывшие люди узнали много новостей. Новый воевода начал править мягко, без крика и угроз, но упорно добивался своего. Гулящие, посадские и даже служилые на отдыхе работали до изнеможения. По праздникам и воскресеньям не отсыпались, а трудились во славу Божью. Торговые люди вскоре зароптали, промышленные стали обходить острог стороной. Служилые свое денежное жалованье получили только в середине года, когда из Томского города приехал сын боярский Семен Шеховской вести следствие по их жалобам.

И все же прогнивший острог, поставленный казаками Черкаса Рукина и Максима Трубчанинова, он починил и расширил, церковь достроил. Скитники, белый поп и церковный причт в нынешнем воеводе души не чаяли. Его стараниями и просьбами Енисейский гарнизон был увеличен до ста шестнадцати окладов.

По всем приметам Семен Шеховской, тот самый сын боярский, что пытал Ивана Похабова, должен был остаться на Енисейском воеводстве. У него была сильная и многочисленная родня. Она крепко сидела по Сибири на воеводствах и почиталась наравне с ермаковцами.

Удивлялись Иван с Терентием, что вина за столом было обильно. Прежде его давали на дом по воеводскому разрешению да по великим праздникам. Пили обычно только на кружечном дворе. А нынче хоть залейся.

Острожные жители рассказали, что получили царев запрет на государевы кружечные дворы. Целовальникам по ним больше не быть. По новому указу велено иметь при острогах и слободах кабаки только по откупу.

Ермес недолго просидел на приказе в Маковском остроге. Вскоре он был поставлен таможенным и кабацким головой. По слухам, томская родня его жены откупила здешний кружечный

двор. Теперь в нем наливали и в пост, и в полночь — только плати. На служилого жена могла атаману пожаловаться, тот мужа из кабака силком вытаскивал. Промышленных или гулящих людей теперь не давали оторвать от чарки, пока у них были рухлядь или деньги. Откупщики да половые⁶⁴ хоть бы и жену, и родственника выталкивали за порог, если те хотели помешать гуляке пропиться.

Уже все гости насытились. Иные затягивали песни печальные или расходились. Пришел Максим Перфильев с братом Илейкой и Якунькой Сорокиным. Двое сели в сиротском углу, возле двери, атаман протиснулся к столу, поставил на него флягу с вином.

Как-то настороженно притихло застолье. Сам атаман, заметно смущаясь, поздравил казаков и их жен с возвращением. Помянул Вихорку и стал поглядывать на дверь. Как только поднялась Бекетиха, он ушел следом, оставив флягу недопитой.

— Чует кот, чье мясо ел! — проворчала Тренчиха, одарив Меченку таким взглядом, что та, покрывшись белыми и багровыми пятнами, заерзала на лавке, будто ей под подол залетел слепень. А жена Терентия, довольная сказанным, задрала нос и зевнула, крестя рот:

— Гостям пора бы и честь знать! Добры-то люди уже вечернюю молитву сотворили.

Видел Иван, как корчит жену невымещенная обида. Тряслась, бедная, оттого, что не могла ответить. Иван же поднялся под потолок, неприязненно взглянул на Илейку Перфильева, на Якуньку Сорокина.

— Ну, что скажете? — прорычал так грозно, что примолкли даже дети. — Нашли атамана Галкина?

Илейка крякнул, побагровев. Якунька как ни в чем не бывало задрал изуродованный нос, гнусаво и степенно ответил:

— Нашли, слава богу!

От этих его слов, а больше оттого, как они были сказаны, бывший атаман слегка опешил. Якунька же преспокойно продолжил, наслаждаясь общим вниманием:

— Он с казаками так долго гнался за тунгусами, что оказался в братской степи. А после уходил с боями. Все были изранены.

— Кабы мы его не нашли, еще неизвестно, вернулся бы он в Енисейский или нет! — задиристо поддакнул Илейка Перфильев.

— А пришли мы в Енисейский нартами, — пуще прежнего важничая, продолжил Сорокин. — Сразу к воеводе. Хрипунов погиб, говорим, Похабов бедствие терпит. Дай припас, мы к нему на выручку пойдем. Не пустил. Мы отогреться не успели, обмороженными руками ставили острог и церковь рубили во славу Божью! — Якунька, сверкая глазами, размашисто перекрестился, а Иван, озадаченно крякнув, опустился на прежнее место и велел налить им из перфильевской фляги.

Едва затворилась дверь за последним гостем, ерзавшая на лавке Меченка с дурным, некрасивым лицом подскочила. Но в тот миг запищала за печкой уснувшая дочь. Она метнулась туда. Выскочив, бросила утихшего ребенка на руки Савине.

Иван с Терентием, не сговариваясь, вышли из избы, предоставив бабам разбираться, где кому стелить и кому убирать стол. Вскоре из избы донеслись голоса, переходящие в крик.

— Наши собачатся! — с насмешкой зевнул Терех. — А то и дерутся.

Разъяренная Меченка выскочила из двери. Зацепилась за какую-то дерюжку или на свой подол наступила — скакнула через порог и выстелилась у ног мужчин.