Великолепные руины
Шрифт:
– И ведет себя как дешевка. Мужчины таких насквозь видят.
– Мужчины видят только ее глаза.
– Сиськи они видят. А она дешевка!
– У дешевок таких глаз не бывает.
– Все-таки американцы ведут себя возмутительно! Ну просто как дети!
Паскаль притворился, будто на него напал приступ кашля.
– Простите, пожалуйста. – Он встал и, кашляя, вышел из вагона.
Юноша остановился у окна. Поезд подходил к вокзалу в Лукке. Вдали виднелся прекрасный мраморный собор. Главное, чтобы во Флоренции осталось время перед следующим поездом.
Паскаль закурил и прислонился к ажурной железной
Весь день было пасмурно, но на закате солнце выглянуло из-за туч и весь город высыпал на прогулку. Паскаль курил, наблюдал за парочками и ждал появления семейства Монтелупо. И разумеется, дождался. Через пару минут вся процессия появилась из-за угла: синьор Бруно с супргой, Амедия и две младшие дочери. Трех других, наверное, замуж выдали. Паскаль аж дышать перестал, когда увидел Амедию, так она была красива. Мать Амедии везла детскую коляску. Паскаль резко выдохнул. Так вот оно что.
Юноша всегда дожидался ее на свидания на этом месте. В груди что-то оборвалось, как обрывалось и раньше. Амедия заметила его. Она вдруг замерла и схватилась за стену. Неужели она каждый день ищет его? Ведь столько месяцев прошло! Сестры ушли вперед, и Амедия взяла себя в руки. Паскаль снял шляпу – это была часть их условного сигнала. Амедия покачала головой. Паскаль снова надел шляпу.
Какая-то пара остановилась поглазеть на младенца. Паскаль слышал их голоса через всю площадь.
– Какой он большой, Мария!
– Еще бы! Прожорливый, весь в папу.
Бруно гордо поднял голову и засмеялся.
– Ты наше прожорливое чудо! – сказал он младенцу.
Женщина ущипнула малыша за щечку:
– Мог бы и с сестрами поделиться, не жадничать, а, Бруно?
Младшие девочки слушали взрослых, Амедия не отрываясь смотрела на Паскаля, точно боялась, что отвернется – и он исчезнет.
Паскаль отвел взгляд.
Женщина повернулась к младшей из сестер, двенадцатилетней девочке:
– Доната, ты рада, что у тебя теперь есть братик?
Нравится, ответила девочка. Женщины начали обсуждать особенности кормления и прочую детскую лабуду. А потом Паскаль почти перестал их слышать. Так, какие-то обрывки. Про дождь, про то, что тепла им, видимо, еще долго не видать.
Молодая пара пошла дальше, членов семейства Монтелупо по одному поглотила резная дверь трехэтажного узкого дома. Последним вошел Бруно и торжественно запер за собой засов. Паскаль курил. Времени до последнего поезда на Рим было еще много.
Через десять минут вышла Амедия, она ежилась, точно от холода. Паскаль смотрел в ее бездонные карие глаза, на тонкие дуги бровей. Никогда он не мог разобрать выражение этих глаз. Даже когда Амедия сердилась (а сердилась она частенько), казалось, она готова немедленно все ему простить, потому что в глазах у нее постоянно словно бы стояли слезы.
– Бруно?! – сказал Паскаль, когда девушка подошла поближе. – Как ты могла разрешить им назвать его Бруно?
– Что ты здесь делаешь, Паскаль?
– Я хотел тебя увидеть. И его тоже. Ты не могла бы его сюда вынести?
– Не говори глупостей.
Амедия взяла у него из рук сигарету, глубоко затянулась
– Что же мне, даже на сына своего нельзя поглядеть?
– Можно утром попробовать, когда папа уйдет на работу.
– Я сегодня вечером уезжаю в Рим.
Она молча кивнула.
– И что, ты притворяешься, будто это твой брат? И никому не странно, что между младшими детьми разница двенадцать лет?
– Не знаю я, что они думают, – устало ответила Амедия. – Папа отослал меня к тетке в Анкону, всем сказал, что тетка заболела и я за ней ухаживаю. Мама одевалась, как беременная, а под конец тоже поехала в Анкону, вроде рожать. Через месяц мы вернулись с младенцем. Моим братом. – Амедия равнодушно пожала плечами: – Чудо!
Паскаль совсем растерялся.
– Тяжело было? – спросил он.
– Рожать? Это как высрать живую курицу, – она улыбнулась. – А сейчас уже ничего. Он милый. Когда все спят, я иногда его к себе прижимаю и говорю: «Я твоя мама». А иногда и сама верю, что он мой брат.
Паскаля затошнило. Казалось, они не о живом ребенке, не о сыне говорят, а о каком-то чужом мальчике.
– Это же ненормально! На дворе шестьдесят второй год… – Паскаль осекся. Он-то в воспитании младенца участия не принимал.
Амедия молча посмотрела на него и сплюнула крошку табака, прилипшую к губе.
«Ведь я же просил тебя выйти за меня», – хотел сказать Паскаль, но передумал. Амедию это воспоминание о его… «предложении» только насмешит.
Амедия уже была однажды помолвлена. Ей было семнадцать, когда ее обручили с богатым сынком партнера Бруно, торговцем недвижимостью. Сынок был богатый и лупоглазый. Вылитая жаба. И вдвое старше ее. Амедия отказалась выходить за него, и синьор Бруно пришел в ярость. Выбирай, сказал он: можешь уйти в монастырь или остаться в доме прислугой для родителей и сестер. Ну и ладно, сказала Амедия, буду прислугой. Муж ей был совершенно ни к чему. Вскоре отцу надоело, что нахальная старшая дочь болтается по дому и мозолит ему глаза. Он позволил Амедии поступить на службу секретаршей в местный университет. Она проработала там шесть лет. Иногда заводила со студентами романчик, все не так одиноко. Как-то раз она пошла прогуляться и встретила на берегах реки Арно девятнадцатилетнего Паскаля (Амедии тогда было двадцать семь). Мальчик сидел на скамейке и читал учебник. Амедия остановилась и, когда он поднял голову, улыбнулась и сказала:
– Ух ты, какие у тебя глаза!
С самого начала его поразила ее кипучая энергия, ее острый ум и еще более острый язык. В тот первый день Амедия попросила у него сигарету, но он тогда не курил.
– Я здесь каждую среду гуляю, – сказала девушка. – Это на случай, если ты вдруг решишься начать курить.
Через неделю Паскаль вскочил со скамейки, едва завидев ее, и дрожащей рукой протянул ей сигарету. Она кивнула на книги на траве, сборник поэзии и словарь английского языка. Паскаль объяснил, что ему задали перевести на английский «Атоге `e Morte».