Веллоэнс. Книга первая. Восхождение
Шрифт:
в твоей душе такой человек? Или Мокошь считает любовь ненужной, заменяя ее
пылающей смертоносной страстью?
Жрица молчала. Чуть дрогнула скула. С ресницы на покрасневшую щеку
упала слеза, скользнула, проторила влажный след и повисла на подбородке.
Женщина смахнула слезу, повернулась, и потребовала у перепуганного
трактирщика эля. Корво с облегчением вздохнул. Об пол глухо ударилась смятая
жестяная кружка.
Воспользовавшись тем, что никто больше
ушли в приготовленную комнату. Закрыв на засов тяжелую дверь, осмотрелись.
Небольшая каморка. В выемке на стене тускло горит оранжевая сфера, на полу в
углу друг на друге лежат несколько соломенных тюфяков и потертых одеял из
овечьей шерсти – то, что нужно для усталых гостей. В стене прорублено окно с
локоть шириной. Корво деловито обошел комнату:
– Будем спать по очереди. Сначала ты, потом я. Пармен под утро будет
караулить.
– Нет нужды, – волхв устало зевнул, – Я положил на комнату защиту, никто не
сможет пройти незамеченным. Кроме нас, ессно.
– Тогда давайте укладываться.
Путники разложились. Корво отстегнул ремень, схватил тюфяк, закинул его
под окно – не могу, мол, без свежего воздуха. Авенир снял плащ, стянул сапоги, оставшись в рубахе, да штанах. Лег у двери, вместо возглавия положил сумку, в
руке сжал посох. Пармен повертелся, вздохнул, кинул постель посреди комнаты.
Наспех стянул одежу и зарылся в плед. Через пару минут уже посапывал, аки
довольный барсук.
Рыжебородый тихо спросил Авенира:
– Как это ты её утихомирил? Они ж, бабы, настырные.
Волхв почесал макушку:
– Я каким-то… У них, чтобы стать жрицей, надо убить мужчину из семьи –
отца, мужа, сына, или любимого. Она не убила – я нутром это почуял, не знаю, как.
Ну, и чтоб перед богиней оправдаться, искала кого-нибудь, чтобы снасильничать
и… отрезать в общем.
Корво оскалился:
– Штуку, которой детей делают?
– Ну. А я когда про любовь сказал, то она своего мужика вспомнила и… все. Да
девица молодая, себе еще найдет кого-нибудь, бессмысленно нас арканить – жрице
больше хлопот с нами биться.
– Эх, Авенир, сердцеед ты. То Ягоду охмурил, то эту бестию – красивая, за
ночь с такой и жизнь отдать можно… Бабы к тебе лезут, а ты ломаешься, как
нецелованная девица. Мне бы таких забот.
– Будут тебе заботы еще. А пока спать надо.
Авенир повернулся к стене, поплотнее закутался в одеяло. Перед взором
стояла Фатира из стана Чыдаха, в печальных зеленых глазах горела любовь. Волхв
сглотнул, набрал полную грудь воздуха, медленно выдохнул. Мысленно пообещал -
не знаю как, но я тебя отыщу, хоть
В глазах мелькнули белые зайцы, в голове ломило. Волхв скрипнул зубами и
повернулся к стене – поглубже в тень, туда, где свет не достанет. За плечо дернули, раздался добрый басоватый голос:
– Нир, просыпайся! Опять всю ночь молился небось. В путь пора.
С трудом разлепил веки. Голова гудит, во рту как будто помоев, хотя нет, помои – слишком… мягко, что ли. Как с десяток свиней наделали. Руки ломит. И
горло болит. Надо же, волхв, а простыл. Авенир присел, потихоньку разогнулся, ругнул сам себя:
– Ну и лекарь. Заболел же. Сейчас, приберу себя в кучу.
Пошарил в суме, достал серо-зеленый порошок, зажмурившись, проглотил.
Внутри что-то зашипело, на глазах выступили слезы. Сразу стало весело, бодро, тепло.
– Пойдем наружу. Пармен где?
– Вышел. Ты даже не проснулся, когда он тебе дверью в лоб въехал. Так, бормотнул что-то, и дальше задрых.
Прошли через пустующую корчму. Опухший хозяин устало мел пол, в углах и
за парой столиков храпели упитые гости, не нашедшие сил уйти на покой. В
воздухе повисла плотная завеса перегара и дыма – от вони резало глаза и
схватывало дыхание. Маленькая девчушка ловко залезла по стропам в самый верх
крыши и дернула щеколду. Завесь отъехала и в помещение ворвался еще
прохладный воздух. Корчмарь остановился, вдохнул:
– Умница, доча. Слезай, буди старшого. А я уж спать пойду.
Девчушка, махнув соломенными – почти желтыми, косами, исчезла за дальней
дверью. Авенир с Корво вышли на улицу. Солнце еще только выглянуло, но воздух
нагревается быстро, через пару часов станет жарко. Обошли корчму, приблизились
к конюшне. На завалинке лежали плащ, да рубаха со штанами. Подле них
горделиво красовались добротные кожаные сапоги и знатный опоясок.
Рыжебородый резво сунул ремень в мешок, довольно подмигнул Авениру. В
конюшне мирно посапывал ахалтекинец, увидев Корво, мотнул головой и фыркнул.
Помеченный огнем – во всех рыжих течет капля крови огненного бога, – ласково
погладил зверя по морде.
Раздался всплеск. Неподалеку от кормушки в бочке с водой отмывался
чернявый Пармен. Пучком сена стирал вьевшуюся грязь, руки натирали мылом
волосы, соскребали налипший жир. Увидев появившихся друзей замялся, видно
было, что стесняется. Корво махнул рукой, мол, чего на тебя смотреть, вылезай, не
пужайся. Парень просеменил к завалинке. Волхв отметил, что юноша хоть и худой, но жилы тугие, во время движения видно каждую. Через минуту бывший бродяга