Веллоэнс. Книга вторая. Царские игры
Шрифт:
– Долго! – разбойник врезал ногой под дых, повернулся к ораве. – Обыскать телегу, а я пока с этим закончу.
Сколько его били и как притащили сюда, сабельщик не помнил. Он очнулся в темноте. Душно, вонь невыносимая. Во рту солоно, глаза не открываются, тело ломит. Попытался встать и ударился затылком о решетку. Охнув, присел, связанные руки принялись ощупывать ребра. Целы – калечить разбойники не собирались.
– Очнулся?
– Где я?
– Ты в Чашах Азмодая, сынок, – голос поскрипывал и дрожал, его обладатель не иначе, как старик. «Или замученный пленник». Марх спохватился:
– Пармен!
– Другу
– Угу, – тарсянин с горечью обнаружил, что всю одежду – а значит, и оружие, с него сняли. Ноги тоже связаны. Можно высвободится, но как сорвать решетку?
– У нас водится поговорка: «Нет ничего лучше, чем есть мясо, скакать на мясе и втыкать мясо в мясо». Ты ее поймешь. Женщин здесь нет – их или отправляют в свои гаремы надзиратели, или приносят в жертву. Приходится довольствоваться друг другом. В темноте и не отличишь от бордельной шлюхи.
Загремели ключи, дверь темницы распахнулась и вошел разбойник с двумя невольниками. Те отперли решетку и вытащили Марха. Тарсянин стонал и бормотал что-то невнятное. Его кинули на рогожу и поволокли по узенькому коридору. Каменный пол гладок, видать хорошо отполировался голыми пятками за долгие годы.
В кузне было жарко, чадно, тускло горели лампады, да в горниле зловеще алели угли. Невольники уложили его на дыбу, примотали руки и ноги к штырям. Подошел обливающийся потом толстяк. Невысокий, лысый, из-за щек не видно шеи, лицо изуродовано длинным шрамом от брови до подбородка – вместо глаза повязка, одной ноздри нет, раздробленная челюсть срослась неровно, оставив посередине глубокую впадину. Руки у детины здоровые, мышцы скрыты под слоем жира. Кузнец наложил ошейник, щипцами вставил в отверстие искрящийся бронзовый брусок, одним ударом расплющил. Наученные помощники плеснули на раскаленный металл вонючей жижей. Дыхание перехватило, сердце встрепенулось. Такие же кандалы с короткой цепью легли на руки и ноги.
Его с остальными невольниками усадили в деревянную коробищу, рабы у гигантских шестерней вжались в упряжь. Медленно поворотились черные от масла кругляки. Медленно, шатаясь, короб оторвался от земли и поехал вбок, а затем вниз по железным рельсам. Марх посмотрел вниз и закатил глаза – выпади он, или сорвись с троса кабина, эта поездка станет путем в преисподнюю. Это была первая чаша Азмодая. Широкая, на два поприща, а уж глубина на все четыре. К низу сужалась, края выщерблены и похожи на громадные – в три человеческих роста – ступени.
Невольники – голые, в кандалах – кишели в яме как муравьи в разворошенном муравейнике. Одни пилили камень, другие долбили породу киркой, извлекая драгоценную руду и камни. Третьи сортировали, грузили добычу на тачки и толкали к разным подъемникам. Надсмотрщики, в прибитых чалмах, цветных шароварах и мягких туфлях покрикивали на рабов, взмахивали черными плетями.
«Где-то среди них и тот, который меня встретил».
Кабина стукнулась о каменную поверхность – Марх от неожиданности и, больше от усталости, потерял равновесие, больно ушиб колено. Перегородку отворили, выйдя,
«Как только обагришь ятаган кровью, станешь одержимым. А уж одержимого-то я одолею, не впервой».
Надсмотрщику, однако, хватило вида поникшего невольника. Он больно ударил Марха в подбородок тупым концом плети, что-то проорал. Показал на выкрашенную в синий тачку, затем на пещеру с синим и желтым щитами в вершине арки, потом в сторону подъемника с такого же цвета эмблемой.
Несколько часов он толкал тачку с камнями. В пещере работали ещё семеро рабов – двое белых, двое черных, как смоль, и трое, как вареные раки. Черные грузили камни на его телегу, остальные – на желтые. Хоть его копателей и было меньше, синяя тачка мелькала от пещеры до подъемника чаще, чем желтая. Солнце ощутимо жгло плечи, глотка забилась пылью, глаза щипало, а ладони чесались – к концу дня вздуются волдыри, лоскутами полезет кожа. Только Марх подумал о том, что нужно бы прерваться, отдохнуть в прохладной шахте, как раздался протяжный низкий трубный зов. Невольники остановились, каждый полез по пещерам. Сабельщик благоразумно пошел к своей. Проходя мимо детины, болтающего с другим надсмотрщиком, услышал одобрительное хмыканье. Сухо щелкнуло и по месту, что ниже спины, но выше ноги, укусил хлыст, мужчины заржали. Тарсянин беззвучно выдохнул и быстро посеменил в пещеру.
Внутри уже отдыхали. Невесть откуда взявшийся полноватый юноша в льняной тунике разливал в пиалы зеленоватое варево, каждому вручил мех с козьим молоком. Марх взял свою чашу. Вяжущее, солоноватое на вкус – но не противное, хотя запах не ахти. Молоко пил жадно, кадык дергался, на землю не упало ни капли. Парень терпеливо дождался, собрал посуду в плетеную корзину. Появился другой, такой же полноватый, только в синей робе с желтыми черепами. Он вытащил из тюка повязки, мази, травы, большой мех.
«Вектир».
Целитель обработал руки и стопы сабельщика, полил плечи и голову желтоватой вонючей жидкостью из меха – саднить и жечь перестало. На лицо надел повязку – легкие раздулись по-новому, жадно, воздух наполнился ароматами трав и свежестью. Железо покрыл мазью – ошейник и кандалы будто потеряли вес, перестали жечь кожу. Лекарь занялся остальными.
– Привыкнешь.
Черный, как уголь, мускулистый раб повел плечами.
– Сильный. Без ворожбы так телегу таскать. Только делай меньше.
Марх молчал, обдумывая, как сбежать. Второй чернокожий улегся на рогожу:
– Я – Керайи, он, – мужчина указал на соратника – Чачарбато. Зови хоть Чачар, хоть Бато. Мы – иоппийцы, сильнейшие из своего племени. Ты вынес трехдневную меру руды. Ило, смотрящий, будет доволен и даже даст нам мяса на ужин.
– Он отобрал мой обоз с товарами и оружие, – сабельщик разминал натруженные ноги.
– Говорят, что в Чаши Азмодая попадают только те, кто того заслужил, – низкий светлолицый мужчина с водянистыми тусклыми глазами потянулся. – Мы с другом были опричниками в землях Дольснеи. Однажды загнали парня, хотели порубить да идти миловать его молодую жену.