Веллоэнс. Восхождение
Шрифт:
луки. Стена слева увешана кольчугами, шлемами и поясами. Шишаки, латы, сапоги
и доспехи – все сверкает, переливается цветом. Щиты всех форм и размеров.
Буденгай деловито засновал среди воинского благообразия:
– Корво! Тебе меч ни к лицу, ни к поясу. Жаль твою силу понапрасну тратить.
С мечами ведь ловкость нужна. Примерь ка эту вещицу.
В руках блестнула крупная секира. Рукоять из стали с кожаной оплетью,
ближе к топорищу расширяется.
в форме полумесяца. Бородач медленно взял оружие, примерил в ладони, залился
краской от смущения:
– Но я не умею с таким управляться.
Марх хохотнул:
– Да ты ни с чем управляться не умеешь, какая разница? Бери, пока дают.
Буденгай кивнул:
– Тарсянин наберет сам, чего изволит. Только не жадничай, а то другим не
останется.
Пармен заткнул за пояс несколько метательных ножей, сбоку прицепил
кинжал. Хозяин снисходительно посмотрел на цыгана, протянул кожаную оплеть:
– Одевай. Да не так. Вот, голову сюда. И руки. Да ты ж не конь, наоборот. Вот
другое дело. А кинжалы в эти гнезда засовывай. Теперь и рукам ближе и на поясе
посвободней.
Авенир оружие выбирать не стал, взял плащ, взамен старой изорванной и
протертой мантии. По краям серой ткани витиевато плыли золотые нити, низ
оклепан тонкой бронзой с маленькими острыми шипчиками.
Буденгай довольно хмыкнул:
– Хороша штука, трофейная. Я её с сарацина одного снял, воеводы. Они
напали на караван, я тогда пятидесятиначальником был, в квесте. Их было человек
семь, но дрались словно демоны. Убили многих, чудом этих тварей одолели. В ней
устали не чуешь, легка, словно стрекозьино крылышко. И, ежели надо, подолом
махнешь – враг изрезан в куски.
Марх смотрел на Буденгая если не с почтением, то с братским уважением:
– Повидал ты дива, старик. А марлийцев знавал?
Толстяк закатил глаза, пожал плечами:
– Не доводилось. У странствующих воинов спроси, те много чего видали.
Тарсянин довольно приосанился:
– Марлийцы не то, что плащиком, ложкой дубовой могут армию перебить.
Авенир вмешался:
– Спасибо, хозяин. Дадим проклятому знатный бой.
– Дадим.
Буденгай исчез в неприметной дверце. Оттуда послышалось пыхтение,
бряцание, возмущенная ругань. Через несколько минут перед ними стоял
облаченный в кованые доспехи, воин. Металл отливал синевой, волхв приметил, что от лат не отсвечивает солнце – бликов нет, да и отражений никаких. Мужчина
пригладил усы, поправил шлем:
– Я иду с вами.
Пармен съязвил:
– Чего это? Жить спокойно
Здоровяк вздохнул:
– Долг превыше жизни. Не могу я так, состариться в этой неге, забыв о народе.
– А как же Миланья?
На лице Буденгая появилась мрачная усмешка:
– Вторая моя жена, Миланья, усопла три года тому. Я с горести взял да и
наколдовал себе жену из березы. Как уйдем, снова березой станет, не буду
неволить. Ну да, чего о мякине бакунить. Пойдем в конюшню.
В комнате (только с дверями на улицу) было на удивление тихо. Здесь не
жужжали мухи, не трещал кузнечик, не ржали от желания поскакать на свободе
кони. Чистый пол, стены, аккуратные стойла. Марх насторожился. Даже пахло не
навозом, не скотиной и не зерном, а чистотой и яблоками. Как-то все здесь не по
настоящему, подумал Авенир. Вылизано, ни соринки. И так во всем доме Буденгая, будто не в помещичьих угодьях, а в тронном зале живет.
За изгородью стояли кони. Тощие, высушенные. От черных копыт шли
жилистые конечности, похожие на обтянутые кожей кости, в боках выпирали
ребра, шеи тонкие и изогнутые, позвонки вот-вот прорвут шкуру, вылезут острыми
костями. «Еще крылья и станут драконами» – подумал волхв. Пармен с интересом
осматривал животных, попытался посмотреть зубы. Конь повернул голову и на
цыгана уставились два раскаленных уголька. Конюх-никчема с испугом отпрянул, недовольно чихнул:
– Вот на этих скелетах скакать? Да они же рассыпятся! Ну, может не подо
мной, но Корво…
Буденгай ухмыльнулся. Неторопливо взял сосновый брусок в кулак толщиной, замахнулся и, что есть мочи, ударил. Раздался треск, словно разломали кадушку, конь недовольно фыркнул. На бедре, чуть выше колена осталось несколько щепок.
– Когда еще не было людей и Велес по наказу Высшего произращал тварей, создал он прекрасную кобылицу. И так ему полюбилась, что не мог очей сомкнуть.
Ежели боги спят, конечно. И конем перекидывался, и другим зверем – как только
он лошадку не охаживал, а та не проявляла внимания.
– Снасильничал? – Пармен смотрел заворожено, с изумлением. Буденгай
кивнул:
– Ага. Обуяла им великая страсть. Семя бога не человечье, пустым не бывает.
Прошел срок и кобылица понесла. Причем несла каждый год в течение семи лет.
Каких только существ не нарожала. Ведуны говорят, что все твари с копытами – ее
дети. Большинство было простыми животными, из волшебных, то бишь,
пошедших в батю, остались кентавры, пегасы, да гелиши. Черных гелишей еще