"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
– Шесть лет назад, - Давид, на мгновение, закрыл глаза. Они столкнулись случайно, жарким летом, в Брюсселе. Он приехал на консультацию в Лувен, а Элиза навещала портниху и магазины. Она выходила из экипажа у театра Ла Монне, в летнем платье цвета васильков, в таком же капоре. Давид до сих пор помнил румянец на ее лице, веснушки на щека. Элиза опустила глаза:
– Я так рада вас видеть, кузен...
Они до этого только один раз касались друг друга, в рудничной больнице, после взрыва подземного газа. Давид, тогда сказал Элизе, что
– Я тоже, кузина, - только и смог сказать Давид, - я тоже..., - кружевной зонтик бросал легкую тень на ее лицо. От нее пахло ландышем, розовые губы чуть приоткрылись. Он взглянул на афиши театра. Сам того не ожидая, Давид предложил:
– Пойдемте, кузина. Сегодня играют Моцарта, я его очень люблю. Оперу мне нельзя слушать, -смешливо добавил Давид. Она густо покраснела.
После концерта, июньской, белесой, теплой ночью, они гуляли по Брюсселю. Скрипели колеса экипажей, у кованой ограды парка Элиза остановилась:
– Спасибо, что проводили меня, кузен Давид..., - она несмело протянула маленькую руку. Давид решил: «Хватит. Что будет, то и будет». Он слышал музыку, слышал ее шепот:
– Господи, я не могу, не могу поверить..., Я люблю тебя, так люблю. Еще с той поры, как мы в Париже, встретились, тринадцать лет назад..., - Давид сдерживал слезы, целуя белую, скрытую высоким воротником шею. Он говорил, что любит ее, любил, и будет любить всегда, пока они живы.
Ночью, в его пансионе, Элиза призналась, что у нее никогда не может быть детей, рассказала об обете, что принесли они с Виллемом после его ранения. Давид обнимал ее, Элиза всхлипывала, положив голову ему на плечо:
– Я не верю, не верю, что это случилось..., Теперь я и умереть могу.
Он тоже мог умереть, так это было хорошо. Он тогда сказал Элизе:
– Я и не жил все это время, оказывается. Не знал, что такое счастье, любовь моя.
Осенью того года они начали ездить в тихий, безлюдный, Брюгге. Путешественники наводняли городок только летом. Здесь, в отличие от Брюсселя и Остенде, не было опасности, что их узнают. Давид откинулся на спинку сиденья: «Две недели с ней. Господи, спасибо, спасибо тебе».
В поезде, идущем из Брюсселя, Элиза перечитывала письмо от Грегори:
– Джейн следующей весной заканчивает, школу, и мы сразу венчаемся. Люси будет у нее подружкой, а шафером мой старший брат. Я откладываю деньги на собственную практику, но сначала мы с Джейн хотим поехать в Бомбей, навестить мою родину. По дороге мы заглянем и к вам, дорогой Виллем, дорогая Элиза..., - женщина убрала письмо в молитвенник и посмотрела на дождливое, серое небо за окном вагона: «Господи, спасибо тебе. Скоро я его увижу».
Мужу она говорила, что едет в Лувен, встретиться с докторами. Элиза знала, что Виллем ей доверяет, и никогда не станет ревновать.
– У нас обет, - она невольно, коснулась своего обручального кольца, - мы его принесли в церкви, перед алтарем..., - Элиза подозревала, что Виллем сделал
– Если мне уготован ад, так тому и быть. Но не наказывай более моего мужа, он страдает..., И сын..., пусть он будет счастлив.
Виллем рос здоровым, веселым юношей. Он спускался в шахту и собирался поступать в университет Гейдельберга, где учился его отец. Элизе, иногда, казалось, что сын похож на покойного кузена Анри. Мальчик был высоким, широкоплечим, с белокурыми волосами, и серо-голубыми глазами. Муж пожимал плечами:
– Такое бывает в семьях, милая. Он на тебя похож, - поддразнивал Виллем Элизу. Женщина улыбалась: «Характером он в тебя, мой дорогой».
С мужем они жили, как родственники, в разных спальнях. Ухаживал за Виллемом его личный лакей. После катастрофы в шахте, когда они принесли обет, Элиза попыталась сказать:
– Милый, мне нетрудно..., - муж покачал головой:
– Не надо, любовь моя. Мы обещали Иисусу хранить целомудрие. Не надо испытывать наши силы..., -поезд замедлял ход. Элиза смотрела на страницы молитвенника. В Брюгге она никогда не заходила в церкви. Госпоже Гольдберг там было делать нечего. Она и при Давиде никогда не молилась, хотя он много раз говорил, что Элиза не должна из-за него чем-то жертвовать. Она убирала томик на самое дно саквояжа. Вернувшись в Брюссель, женщина выстаивала на коленях мессу, тихо плача. Она просила Иисуса и Мадонну наказать ее, Элизу, только ее.
– Я грешница, - шептала женщина, - я обречена на муки ада. Я это знаю.
Элиза перекрестилась и поднялась. Поезд остановился. Давид ждал ее на пустынной, залитой дождем платформе. Завидев его, Элиза, как всегда, улыбнулась.
– Две недели, - она шла вслед за носильщиком, Давид подал ей руку, - Господи, какое счастье, две недели вместе.
Они дождались следующего поезда в Брюгге, держась за руки. Они ничего не говорили, только смотрели друг на друга. Давид видел капли дождя на ее щеках.
– Я люблю тебя, - сказал он едва слышно, - я всегда, всегда, буду с тобой, Элиза.
– Я тоже..., - в пустом вагоне она оказалась у него в руках, и все стало неважно. Он целовал мягкие, розовые губы, Элиза приникла к нему, ее сердце беспорядочно билось. Она была вся его, близкая, нежная, с немного влажными, пахнущими свежестью светлыми локонами, с огромными, серыми глазами.
Следующим утром распогодилось. Элиза проснулась рано, чувствуя его тепло. Приподнявшись, она посмотрела в окно спальни. На тихой воде канала золотилось солнце, лебедь медленно качался неподалеку. Она заметила крохотные, бледно-зеленые листья на ветках ивы. Дерево росло на набережной, рядом с пансионом.