"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
– Не слышал, - сухо заметил Волк и вернулся к газете.
Бабушка переводила им с Анри «Капитанскую дочку». Он, ожидая Техника, вспомнил:
– Дедушка Теодор был в пугачевском восстании. И дедушка Джованни в нем память потерял. В России богатая история народных бунтов. Когда мы убьем императора, крестьяне и рабочие поднимутся против капиталистов, непременно. А мы встанем во главе революции.
Волк лениво пролистал газеты. Царило летнее затишье. Он знал, что в Британии премьер-министром стал Гладстон. Фении говорили, что политика метрополии не изменится,
– Значит, - холодно ответил Волк, - бомбы будут взрываться и дальше.
Волк, с интересом прочел, об американском пакетботе «Колумбия», первом корабле, оснащенном лампами Эдисона, и об электрической железной дороге. Изобретатель продемонстрировал новинку в своей лаборатории, в Менло-парке.
– За электричеством будущее, - весело сказал себе Волк, - настанет день, когда мы сможем управлять взрывами удаленно, без проводов. Я, сидя в Москве, свяжусь..., - он задумался, - со столицей, по телеграфу Белла. Смертники приведут в действие механизм бомбы..., - он закрыл глаза, так это было хорошо.
– Месье, - услышал он юношеский голос, - могу я одолжить The Times?
– Присаживайтесь, - Волк отодвинул стул и махнул официанту, - прочтите газету здесь.
Это был пароль и отзыв, Волк узнал их от Кассанды. Юноша, высокий, худощавый, в хорошем, легком, летнем костюме, при крахмальной рубашке с галстуком, кивнул и немного покраснел.
– Он на Федора Петровича похож, - Волк заказал еще кофе, - его отец, наверное, в молодости таким был. Второй сын меня тоже не узнает, - Волк улыбнулся и предложил Александру Воронцову-Вельяминову папиросу.
Места для публики с билетами отгородили канатами. У подножия памятника возвышалась деревянная трибуна. На ней собирались члены Общества Любителей Российской Словесности, писатели и московские чиновники. На бульваре шумела, волновалась толпа, многие пришли с цветами. Ранее утро было светлым, но сейчас небо затянуло тучами, закапал мелкий дождик. Над куполами Страстного монастыря кружились птицы. Марта вспомнила: «И стаи галок на крестах…». Прабабушка и дедушка Питер рассказывали ей о Пушкине. Питер улыбался:
– Я его на улице увидел, в Санкт-Петербурге. Он мне стихи читал. Он шафером был у Юджинии и мужа ее, письма им писал…
– Письма, - вздохнула Марта.
– Ничего не осталось, все пропало. Квартиру, у моста Пантелеймоновского, и не узнать теперь. Хорошо, что у Петра и клинок есть, и образ родовой и крестик. Это детям его перейдет. Женился бы он, - озабоченно подумала женщина, - но я невестку все равно не увижу. Она с ним ездить будет. Как Джейн с Грегори, в Бомбей отправляются. Может, и останутся в Индии…, - она услышала веселый голос второго сына:
– Мамочка, - Грегори поцеловал ее в бронзовый висок, - Джейн учиться надо. Мы вернемся, и вообще…, - он повел рукой, - здесь ты, тетя Полина….
Марта, было, хотела сказать:
– Тетя Полина может в Святую Землю уехать.
Однако она прикусила язык:
– Не надо. Она еще Аарону не написала.
Марта взяла смуглую ладонь Грегори: «Поселитесь где-нибудь в Сент-Джонс-Вуде, и будете приходить на воскресные обеды».
– Домой бы вернуться, быстрее, - Марта отдала служителю билет, и достала из саквояжа томик Достоевского.
– Дети на каникулах. Дядя Мартин их в Ньюкасл повез. Я бы тоже взяла отпуск на несколько дней, и к ним поехала. Походили бы под парусом, поплавали с Люси…, А вместо этого, - Марта, внезапно, разозлилась, - я здесь, и неизвестно когда из России выберусь. Но нельзя такое прощать, - твердо сказала она себе, - нельзя. Они на семью руку подняли. Надо их наказать, обоих, - Марта, подходя к площади, заметила, что ближайшие улицы оцепили полицейские.
– Конечно, - она приподнялась на цыпочках, - здесь двадцать тысяч человек, а то и больше.
К расчищенной площадке перед памятником подъезжали кареты. Марта улыбнулась: «Федор Михайлович. Он постарел, но лучше выглядит, чем в Баден-Бадене». Марта знала, что Достоевский женился, и у него появились дети. В Лондоне она всегда читала русские газеты и журналы. Отдельный шкаф в библиотеке отвели под тома Пушкина, Достоевского, Тургенева и Толстого. Перед отъездом в Россию, Марта, внимательно изучила все материалы о расколе. Она долго, с карандашом в руках, сидела над романом нижегородского чиновника Мельникова.
– Монастыри, - Марта смотрела, как Федор Михайлович поднимается на помост, - мне очень на руку. Никто меня искать не будет, а я дальше, в Санкт-Петербург, отправлюсь. Ушла по обету на богомолье, и ушла.
Толпа стихла. Сначала выступали чиновники, кто-то говорил о народных деньгах, собранных на памятник. Марта подумала:
– И наш вклад здесь есть. Петя русский, православный, и всегда им останется. Может быть, невестка у меня из России появится…, - холст, закрывавший памятник, сдернули. Толпа восторженно зашумела, послышались аплодисменты. Марта полюбовалась Пушкиным. Он стоял, задумавшись, немного опустив голову, глядя на Москву.
– Как много людей здесь, - поняла женщина, - любят его в России. Он такой был один, Пушкин, -Марта, невольно отерла глаза. Снизу раздались крики: «Достоевский! Пусть говорит Федор Михайлович!»
У него, с утра, отчаянно болела голова. Он боялся, что случится припадок, как раз на публике. Достоевский плохо спал, и накричал на жену, когда она принесла ему кофе. Он, правда, потом извинялся, целовал ей руку. Анна Григорьевна его простила, она всегда прощала, но, все равно, он приехал на площадь с тяжелым сердцем. Речь, с которой он должен был выступать на заседании Общества Любителей Словесности, была готова, но для открытия памятника она не годилась. Здесь невозможно было говорить долго. В карете, он закурил и рассеянно посмотрел в окно. Достоевский все, мучительно, думал, как ему сократить речь. Ничего не получалось. Он, поднимаясь на помост, невольно перекрестился, увидев декабрьский, серый день и столбы на Семеновском плацу.