"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
Он отлично пообедал, в русском трактире. Все официанты, называли их, впрочем, «половыми», носили кафтаны старинного кроя и бороды. Меню было на французском языке, на нем же, с парижским акцентом, говорил метрдотель. Сидя в низком, расписанном золотом зале, Волк понял, что русского языка вокруг не слышно.
– Заведение для иностранцев, - он изучал меню, - но мы сегодня на Хитровку отправимся. Такие же трущобы, как Сенной рынок. Однако, в них безопасно.
Он с удовольствием съел уху из стерлядей и судака в белом вине, с молодым картофелем. Готовили здесь
Волк не собирался подрывать карету царя во время публичного празднества. Это было слишком опасно, в такие дни охрану всегда усиливали.
Он шел по Петровке вниз, к Большому Театру: «Нет, надо, в столице, окружить их со всех сторон. Кассандра подберется к Воронцову-Вельяминову, а я займусь Долгоруковой. Тридцать три года, -вспомнил Волк, - четверо детей от царя. Надеюсь, она не расплылась. Русские женщины, - он проводил глазами какую-то даму, которой турнюр вовсе не был нужен, - к этому склонны».
Он вспомнил узкие бедра Кассандры: «Этой едва ли двадцать исполнилось. Отлично, просто отлично». На Маросейке Волк забежал в кофейню и пролистал у стойки вечерний выпуск «Московских Ведомостей». Здесь можно было не прятаться. Конторы, помещавшиеся вокруг, заканчивали рабочий день. Улица была забита народом, экипажи стояли в пробке. Макса через пять минут никто бы и не вспомнил. Стойку осаждали молодые люди с пятнами от чернил на пальцах, служащие с близлежащих улиц. Волк припомнил, что ему говорил промышленник в вагоне:
– Уголь, лес, железные дороги, бакинская нефть, уральские металлы…, Не страна, а золотое дно. Нам это очень пригодится. Россия станет светочем коммунизма. Крестьяне получили свободу всего двадцать лет назад. Те, кто помнит рабство, те, кто ненавидят эксплуататоров, еще долго проживут. Мы их раскачаем, - в газете писали о речи Достоевского на открытии памятника. Макс обратил внимание на строчки петитом в самом низу листа: «В связи с приближающимся приездом государя императора в городе вводится особый полицейский режим».
– Это нам не помеха, - он свернул в Спасоглинищевский переулок и замер.
Москва простиралась внизу. Он видел крыши домов на Хитровке, видел поблескивающую воду реки. Было еще светло, нежный, золотистый закат вставал на западе, звенели колокола церквей. Волк, внезапно, вздохнул:
– Я не думал, что здесь так красиво. Первый барон де Лу, по легенде, в Москве родился, русским был…, Анри мне говорил, я помню. Хотя это сказки, наверное…, - он постоял, любуясь городом, и спустился к Хитрову рынку. Они с Техником и Халтуриным встречались в десять вечера, в трактире Можейко.
В комнате было накурено, серый дым плавал слоями в воздухе. Даже распахнутое во двор окно не помогало. По деревянному столу были разбросаны бумаги, расставлены чашки с остатками кофе и чая. На фарфоровых тарелках лежали заветренные огрызки
– Трактир Можейко, на Хитровке, в полночь, - вспоминал он нежный голос Любови Григорьевны, -Господи, а если папа нас не отпустит? Она сказала, что хочет со мной поговорить…., - Коля не работал с отцом. Юноша никогда еще не присутствовал на совещаниях, что вел Федор Петрович. Дома отец всегда был с ними мягок. Он шутил, улыбался, и расспрашивал, как прошел у них день.
– Он здесь совсем другой, - понял Коля, глядя на жесткий очерк подбородка, на холодные, голубые, в тонких морщинах глаза:
– Я и не знал, что папа таким бывает.
Слово дали Коле. Юноша говорил о результатах допросов раскольников, взятых в облаве. Отец даже глазом не моргнул. Он отпивал холодный кофе, а потом, ядовито, заметил:
– Арестовали полсотни бродяг и решили, что дело сделано. Так не работают, господа. Надо перетряхнуть всю Рогожскую слободу. Оставим тех, у кого есть паспорта…, - отец положил ладонь на папку, - они нам сейчас не интересны. Займемся людьми без бумаг. Будем брать всех, кого найдем.
Федору принесли данные по регистрации иностранцев и русских за последние полгода. В сводном списке значилось двадцать тысяч фамилий. Десять жандармов сейчас занимались только тем, что сверяли эти данные с известными списками тех, кого разыскивала полиция. Федор посмотрел на заваленную папками маленькую каморку и чуть не зажмурился:
– Господи, все, как в прошлом веке. Инженеры нам помогают, пишущую машину придумали. Надо создать приспособление, которое бы обрабатывало такие вещи, делало анализ данных…, Поговорю с Александром поговорить, когда он вернется, - сына, до конца лета, Путиловский завод откомандировал на Урал. По словам Саши, они искали редкие металлы для новых сплавов.
Федор, сначала, сам хотел просмотреть все папки, но желчно сказал себе:
– А кто будет вести расследование? Козлов? Господин московский обер-полицмейстер жиром заплыл, у него в глазах уха и блины домашние, - Федор сидел во главе стола, сбросив пиджак, засучив рукава крахмальной рубашки. Коля, искоса, посмотрел на сильные, поросшие рыжими волосками, руки отца:
– Не стареет он. Шестой десяток, а будто сорокалетний. С пудовой гирей упражняется, каждый день, в заливе плавает, даже зимой…, - он понюхал рукав своего твидового костюма. Одежда пропахла табаком.
– Надо на квартиру заехать, - решил Коля, - вдруг, все-таки, она придет. Любовь Григорьевна…, - ему даже снился светлый, поблескивающий на солнце локон, спускавшийся из-под ее изящной, синей шляпки, на закрытую, воротником дневного платья, стройную шею.
К вечеру, когда Федор выслушал сыщиков из городских частей, он взял мел и подошел к доске.
Воронцов-Вельяминов стал, уверенно, писать: «Каждый день нам будут доставлять данные из железнодорожных касс. Междугородные билеты покупаются по паспортам, даже третьего класса.