"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
Любовь Григорьевна подняла изящную бровь: «Папа, хоть бы он был главой Священного Синода, -красивые губы улыбнулись, - ребенок об этом никогда не узнает. За наши деньги они, - женщина брезгливо мотнула головой в сторону улицы, - любую бумагу выпишут. И что я венчалась, и что дитя в единоверческой церкви крестили. Псам алчущим, - женщина надела шляпу, - только плати. Ради золота они на все готовы. Мальчику скажем, что его отец умер. Или девочке, - она прошла в гардеробную и взяла хрустальный флакон с духами.
– Упрямица, - пробормотал Волков, - впрочем, мы все такие.
Любовь Григорьевна высунулась
– Когда я удостоверюсь, что все прошло удачно, - женщина повела рукой, - река его спрячет. Он болтать не будет, я все-таки раскольница. На службе его за такое не похвалят, - заключила дочь.
– В любом случае, - сварливо заметил Григорий Никифорович, расчесывая седую бородку, - я на него должен посмотреть, милая.
Старик задумался: «Судя по всему, они в семье неглупы, много добились…, Нам нужна хорошая кровь, милая, - он полюбовался дочерью. Любовь Григорьевна надела шелковое платье цвета голубиного крыла, отделанное черным кантом, дань трауру. На серой шляпе виднелся пучок черных перьев, на шее поблескивали жемчуга с тропических морей. Колец она не носила, браслетов тоже.
– Посмотришь, - уверила его дочь, - для того мы в трактире встречаемся.
Можейко был подставным владельцем. Мещанин каждый год получал круглую сумму за имя, значившееся, в документах, лежавших в городской управе. Он исправно платил подати. Полицейские заглядывали только в главный зал трактира. Здание стояло в самом центре Хитрова рынка, но внутри все было благопристойно.
Ребята Григория Никифоровича следили, чтобы оборванцы, кишевшие на рынке, не переступали порога заведения. Любой, зашедший сюда человек, ничего подозрительного бы не увидел. В большом зале, за деревянными столами, распивали чай торговцы. Кипел самовар, на видном месте висело разрешение на торговлю спиртным, однако посетители были людьми спокойными. Редко кто заказывал больше одной бутылки. К водке подавали печеные яйца, крепкие соленые огурчики и знаменитые на всю Москву пироги. В обеденное время, не брезгуя Хитровкой, сюда заходили даже денежные тузы, с торговой, чинной Ильинки.
Постные пироги, с капустой, грибами, зеленым луком, рыбой, и скоромные, с куриной печенкой и мясом, десяток мальчишек разносил по всем окрестностям. Парни, кроме пирогов, занимались еще и делами благодетеля. Они держали ухо востро, запоминая, какие новые лавки открылись и кто, за обеденным столом в конторе, начинал хвастаться особняком, долями в сибирских рудниках или в железных дорогах.
Кроме большого зала, разделенного на кабинки, кухни и холодного отхожего места, в трактире Можейко больше, на первый взгляд, ничего и не было. Полицейские не знали о громадном, в три этажа подвале. Туда вели тщательно спрятанные, тайные лестницы. Внизу имелись хитрые комнаты, с проверченными в стене дырками, обставленные парижской мебелью. В прошлом году, в одной из спален сделали фотографические карточки известного пароходного магната с Волги. Увидев снимки, промышленник побледнел. Он был рад заплатить большое отступное, и отказаться от планов по строительству новой, паровой флотилии.
– Не надо, Иван Алексеевич, - почти ласково сказал Волков, рассматривая
Волков поднес к глазам волжанина карточку: «Иначе завтра пакет получат в «Московских ведомостях». Между прочим, - Григорий Никифорович откинулся на спинку уютного кресла, -девочка, подвергнутая, вами, уважаемый, отвратительному насилию, побывала у врача. У меня в папке лежит медицинское заключение, и ее показания, данные в присутствии матери, вдовы, владелицы портновской мастерской…, - он посмотрел на искаженное страхом лицо и заключил:
– Заказ на пароходы вы отзовете. Потеряете неустойку, но это ваши заботы.
Вдова, по возрасту, не трудилась на Григория Никифоровича, а надзирала за девушками. Двенадцатилетнюю дочь она продала за отличные деньги, пожав еще красивыми плечами:
– Надо когда-то начинать. Человек семейный, здоровый. Я ей все рассказала. Она знает, как себя вести, - вдова, за годы жизни в столице, не избавилась от чухонского акцента.
Здесь же устроили каморки для большой игры. Григорий Никифорович держал на Сухаревке несколько подпольных игорных домов, а на Хитровку, привозили тех, кого не собирались выпустить из-за стола живым. Подземные ходы из подвала трактира вели к Москве-реке.
– Внизу я с ним встречаться не буду, - Любовь Григорьевна подождала, пока охранники распахнут дверь экипажа. Отец спустился первым, бодро, несмотря на трость, и подал ей руку. В Петровском парке, рядом с рестораном «Яр», у Волковых стояла элегантная дача. Любовь Григорьевна собиралась отвезти туда Николая Федоровича, на несколько дней.
– Когда мне станет понятно, что все получилось, - она склонила голову, спускаясь по низкой лестнице в полуподвал, - папа о нем позаботится. Был человек, и нет его, - женщина усмехнулась: «Это Москва, никто не удивится. Он жандарм, но это не страшно, - Волкова вспомнила его лазоревые глаза, и томно потянулась, - пусть полиция ищет. Может, и найдут, но к тому времени рыбы им поживятся».
Воронцова-Вельяминова прямо с порога трактира Можейко, по боковой лестнице, должны были провести вниз. Любовь Григорьевна посмотрела на хронометр и услышала шепот кого-то из ребят:
– На полчаса раньше прибежал, сударыня. Запыхался весь. Сразу видно, торопился. Я ему чаю принес, - мужчина неслышно рассмеялся, - он подумал, что я половой здешний.
Отец прошел в следующую комнату. Волков, обернувшись, одними губами, сказал дочери:
– Все, как обычно.
В трактире Можейко, не было газового освещения. Здесь, по старинке, горели свечи. В каморках оборудовали тайные вентиляционные отверстия.
– Если он мне не понравится, - хмыкнул Григорий Никифорович, - свеча потухнет. А если понравится, -он подмигнул дочери, - сидите, разговаривайте…, Ночи светлые. Можете в Петровский парк прогуляться…, - Любовь Григорьевна улыбнулась и щелкнула длинными пальцами. Коридор мгновенно опустел. Она перекрестилась: «Господи, помоги мне», и толкнула дверь каморки.
Коля вскочил, завидев ее. Хитровка почти опустела, немногие босяки провожали его недоуменными взглядами. В дверях трактира Можейко, угодливый половой прошелестел: