"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
– Папочка, ты за руку меня держи, а я своему ангелу-хранителю помолюсь..., Коленька..., - он закурил и долго сидел, не двигаясь, глядя на постепенно сгущающуюся темноту за окном.
– Если бы не мерзавцы, что на него напали, - разозлился Федор, - с Колей бы ничего не случилось.
Он потушил окурок и рывком распахнул дверь. В большом кабинете, где сидели сыщики, все сразу же смолкли.
– Сколько человек сегодня было взято на Хитровке?
– хмуро спросил Федор: «Во второй облаве, после обеда».
– Сто пятьдесят, ваше высокопревосходительство, - кто-то из
– Может быть, вы отдохнете? Девятый час вечера, а вы на ногах, с шести утра..., - жандарм поднял глаза и осекся. Лицо действительного тайного советника было будто вырублено из камня, только голубые глаза блестели холодным огнем.
Федор застегнул пиджак и сунул в карман пачку папирос:
– Через пять минут подавайте моюкарету. Я еду в пересыльную тюрьму, буду лично их допрашивать, - он, отчего-то посмотрел на руку, сжатую в кулак: «Пусть продолжают поиски на реке».
– Ваше высокопревосходительство, стемнело..., - раздался робкий голос. Федор заорал:
– Я сказал! Значит, надо исполнять мои распоряжения, иначе вы все, - он обвел рукой кабинет, - окажетесь на должности исправников где-нибудь в Козмодемьянске, понятно!
– он раздул ноздри и справился с собой:
– Продолжаем работу. Государь будет здесь через неделю.
Федору, после обеда, принесли шифрованную телеграмму. По возвращению из Москвы, до истечения официального траура по жене, император собирался обвенчаться с Долгоруковой в Царском Селе. Федор должен был стать шафером. Устраиваясь в карете, он болезненно вздохнул:
– Откажусь. Мы в трауре будем, по Коле. Его величество поймет. Поговорю с ним, когда он в Москву приедет.
Он захлопнул окошечко, карета тронулась. Федор не выдержал. Он тихо заплакал, опустив голову в ладони.
На крахмальной скатерти серым жемчугом поблескивала глыба паюсной икры. К расписанному фресками потолку поднимался табачный дым. Официанты во фраках бесшумно скользили между столов, с подносами в руках. Штолле много и жадно ел. Он заказал испанский окорок, французские сыры и русские соления. Принесли ржаной, поджаренный до золотистой корочки хлеб, на нем таяло финское масло. Пахло хорошим, мужским одеколоном, сигарами. Едва слышно звенело серебро и хрусталь. За соседним столом кто-то, пьяно раскачиваясь, прокричал:
– И с телятиной холодной трюфли «Яра» вспоминать! За Пушкина, господа, за солнце русской поэзии!
Волк, незаметно, поморщился. Он, как всегда, пил мало. Хватило двух бутылок шампанского, чтобы у Штолле развязался язык. Промышленник болтал о мерах безопасности в шахтах. Волк навел его на разговор, заметив, что в Германии все чаще случаются диверсии на производстве.
Немец стукнул по столу пухлым кулаком, засверкал тяжелый перстень:
– У нас этого никогда не произойдет, герр Вилен! Я вам объясню..., - Штолле пощелкал мясистыми пальцами и принял от официанта меню на атласной бумаге. Промышленник криво писал механической ручкой с золотым пером. Волк, внимательно, слушал. Штолле позвал метрдотеля и стал заказывать вино к закускам. Макс аккуратно убрал меню во внутренний карман пиджака.
Штолле
– Как у кузена Питера, - усмехнулся Макс, - впрочем, ему это не помогло. И дяде Джону тоже, хотя в его распоряжении была вся мощь Британской империи. И этому не поможет, - он, незаметно, оценивающе взглянул на Штолле, - его шахты взлетят на воздух.
Волк всегда, наставительно, говорил на встречах Интернационала:
– Косвенный ущерб является частью нашего шествия к вершинам нового мира. Дерево станет кораблем, или креплениями в шахте, в общем, чем-то полезным, только сначала его необходимо срубить. По возможности, надо избегать потерь среди трудящихся, но товарищи, - здесь Волк повышал голос, - если бы эти люди знали, что их смерть принесет победу революции, они бы сами, первыми, взяли в руки бомбу.
После шампанского они перешли на белое бордо. Подали холодную ботвинью с раками. Штолле заткнул за ворот крахмальную салфетку
– Русские, герр Вилен, похмеляются солянкой, горячим супом. Мы завтра его закажем, - немец расхохотался, - когда проспимся. К обеду, - он орудовал серебряной ложкой.
Окна ресторана были распахнуты в светлый, теплый вечер. Освещение здесь было газовым, однако в огромной, хрустальной люстре, в центре зала, горели свечи. Шел девятый час вечера, люди прибывали. После ботвиньи, Штолле откинулся на спинку кресла:
– В девять начнут петь цыгане, герр Вилен. Вы слышали их, когда-нибудь?
Макс покачал белокурой головой и смешливо ответил:
– Откуда, герр Штолле? В Германии они не поют а, тем более, в Америке.
Волк, действительно, никогда не слышал цыган. В прошлый свой визит в Россию, он водил покойную Катеньку к Донону, в приличное заведение, где играл пианист, и в зале сидели женщины. Волк, обвел глазами столы. Здесь женщин не водилось. Компания по соседству, что пила за Пушкина, напомнила ему литераторов, или журналистов. Были и военные, в форме. Волк, внезапно, подумал:
– Жандармы могут сюда заглянуть. Хотя пусть заглядывают. Я в России легально, с визой. Рестораны посещать не запрещено.
Здесь тоже был пианист, однако, не во фраке, а в черных шароварах, сапогах и цветастой рубахе. Штолле указал на его вороные волосы и пьяно рассмеялся:
– Здешний хормейстер, Яшка Пригожий. Тоже цыган.
Волк заслушался, музыка была хорошей. Макс любил Моцарта и Шопена, но пианист играл что-то другое. Он понял:
– Это русское. Очень, очень красиво, - за соседним столом кто-то затянул:
– Из-за острова на стрежень, на простор речной волны..., Ура, господа! Ура Дмитрию Николаевичу! Среди нас автор этой песни..., - высокий, худощавый мужчина с бородкой смущенно раскланивался.
– Это о бунтовщике, - Штолле, вытер губы салфеткой:
– Он ходил в поход, в Персию..., - Макс не слушал его жужжание. Историю Волк знал отлично.
– Хорошие стихи, - поэт чокался со своими спутниками, - через несколько лет они станут настоящей, народной песней. Понадобится наше искусство, пролетарское.