"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
— А ты-то когда опять под венец, Иван Иванович? — поинтересовался Матвей. «Вон, брат твой, — он указал на Федора Ивановича, что, не обращая внимания на разговоры вокруг него, играл с кошкой, — уж к Покрову женится, как и я, — улыбнулся Вельяминов.
— Федя? — вдруг, тихо, позвал Иван.
Младший сын царя будто и не слышал.
— Федя? — Иван чуть повысил голос.
Брат обернулся, и, вытирая слюну с рыжеватой, редкой бороды, спросил: «Что, Ванечка?
Смотри, какой котеночек-то забавный, — он ласково почесал между ушей черного котенка, что цеплялся за его парчовый, богато вышитый кафтан. «Вот бы мне такого, Ванечка. Мне Борис, — он кивнул на своего будущего шурина, что сидел рядом, — обещал кошечку подарить, как я жениться буду».
Жесткое лицо Бориса Годунова чуть исказилось в презрительной усмешке, а Иван, еле слышно прошептал: «Ну, сам же видишь, Матвей Федорович, надо мне невесту искать, надо.
Ну, с Божьей помощью, следующим годом. Ты-то, говорят, красу какую-то неописанную за себя берешь?»
Матвей чуть улыбнулся и поднялся — царь встал навстречу заходящей в горницу хозяйке дома.
— Ну, Анна Васильевна, — рассмеялся государь, — благодарим тебя за хлеб, за соль, уважила ты нас — не сказать как.
— То честь для нас великая, батюшка, — в пояс поклонилась боярыня. Ее щеки покрылись красными пятнами от волнения. «Спасибо и тебе, что дом наш своим присутствием почтил».
— Ну как же, — царь потянулся за вином, и отец Марьи, что стоял за его креслом, тут же налил ему чашу. «Все ж самого близкого человека своего женю, окромя сынов моих, нет у меня друга такого, как Матвей Федорович. Прими, боярин, — царь послал ему кубок. Матвей, улыбаясь, глядя в желто-зеленые, внимательные глаза Ивана, выпил, и склонил золотоволосую голову.
— А что, Федор Федорович, — обернулся царь к окольничему, — пили мы, ели, рядную запись слушали, про приданое, что ты невесте даешь, нам все известно, а самой девицы-то и не видели? Не положено так, не по отеческим заветам невесту-то от глаз людских скрывать, — государь усмехнулся. «Неужто ты боярину Вельяминову залежавшееся добро спихиваешь, дочка у тебя, что кривая, али косая какая?».
Окольничий побагровел, и махнул рукой жене. Та быстро, кланяясь, вышла из палат.
— Царь-батюшка, — умильно проговорил Нагой, — разве ж бы мы жениху такому посмели что дурное отдавать? Сейчас приведет жена моя Марью, не обессудь, девка молода, людей и не видела еще, семнадцать лет ей всего лишь».
Иван Васильевич, улыбаясь, ответил: «Ну, как вон Федор мой, — он указал на блаженно дремлющего младшего сына, женится, тогда мы боярыню Вельяминову к жене его возьмем, Ирине. Так что пусть привыкает».
— Спасибо, государь, — окольничий расплылся в широкой улыбке.
Дверь чуть скрипнула и Марья робко, подталкиваемая матерью, вошла в крестовую палату.
— Поклонись, — зашипела сзади боярыня Нагая, но царь прервал ее: «Тут нам надо кланяться, Анна Васильевна, о такой красе разве что в сказках сказывают».
— Да, — кисло сказал старший сын царя на ухо Матвею, — знал бы я, боярин…
Матвей, глядя на свою невесту, только победительно улыбнулся.
Марья смотрела на него поверх голов тех, кто собрался в горнице, и глаза ее сейчас были не серыми, а того удивительного, неуловимого цвета, что иногда бывает в грозовом небе.
Сапфировое, тяжелое ожерелье лежало на высокой груди, закрытой шелковым опашенем цвета голубиного крыла. Из-под расшитого крупным жемчугом кокошника чуть виднелись вороные, мягкие, уложенные на затылке косы.
Она была вся тонкая, ровно струна, прямая, и стояла, гордо вскинув вверх острый подбородок, чуть улыбаясь алыми, пухлыми губами.
— Господи, — вдруг подумал Матвей, — и она ведь любит меня». Он на мгновение представил себе Марью там, на Воздвиженке, в полутьме опочивальни, на кружевных подушках, с разметавшимися по кровати локонами, и заставил себя глубоко вздохнуть.
Марья поклонилась мужчинам и сказала звонким, красивым голосом: «Благодарим вас, бояре, что за нашим столом сидели, а мы завсегда слуги верные твои, государь».
Иван Васильевич потрепал девушку по щеке, — та зарделась, — и обернулся к Нагому:
«Красен сынами ты, окольничий, да и дочь у тебя хороша, вырастил на славу».
— Ваня, — вдруг очнулся младший сын государя, провожая глазами Марью. «Это моя невеста?».
— Нет, Федор Иванович, — спокойно, сдерживаясь ответил ему Борис Годунов, — твоя невеста, — моя сестра, Ирина Федоровна.
— А почему не эта? — капризно спросил Федор, указывая на Марью. «Хочу эту!».
— Это невеста Матвея Федоровича, — морщась, как от боли, объяснил ему старший брат. «Она и сговорена уже, Феденька, мы ж тут ради этого и собрались».
— Жалко, — обиженно выпятил губы Федор, и Борис Годунов, вздохнув, вытер ему слюни дорогим платком.
Когда разъезжались, на Москву уже пал тяжелый, жаркий сумрак конца лета. Скрипели колеса возков, переругивались конюхи, с Дмитровки был слышен дробный стук копыт, а Матвей стоял, прислонившись к бревенчатой стене кладовой, и ждал.
Она появилась, будто сотканная из вечернего, неверного света и глаза ее сверкали, как у кошки.
— Марья, — только и мог сказать он. «Марья, счастье мое…»
— Матвей Федорович, — она дышала легко, так, что даже не шевелились крупные камни ожерелья. «Господи, — вдруг сказала она, — да я весь день ждала, как я вас увижу».
Матвей нежно взял ее за руку, и притянул к себе. Он вдыхал запах яблок, и все никак не мог насытиться ее свежестью.
— Матушка заметит, что у меня губы распухли, — оторвавшись от него, смеясь, сказала Марья, — что я ей скажу?
— Что с мужем будущим целовалась, — ласково ответил Матвей, и, почувствовав под пальцами ее кожу — тонкую, гладкую, словно шелк, шепнул: «На-ка, это тебе».