"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
Она вдруг вспомнила, как пришла к жене умирающего царевича Ивана. За стенами дворца стояла холодная, промозглая, ноябрьская ночь, в палатах пахло кровью и страхом, свечи бросали тени на перевязанную уже промокшими тряпками голову царевича. Он дергался, руки, и ноги его тряслись, изо рта текла слюна, глаза закатились так далеко, что была видна только тонкая, мутная полоска. Рот свела судорога, из ушей капала какая-то белесая, тягучая жидкость.
Царь стоял у ложа сына, опираясь на посох, бесстрастно наблюдая за лекарем, что менял повязку. Висок был разворочен, из раны торчали кости, и, замерев, Ирина уловила легкое движение губ царевича. «Убейте», — послышалось ей.
Она выбежала из палат, рыдая, и открыла дверь горницы, где лежала Елена. Та корчилась на ложе, пытаясь удержать между ногами окровавленную сорочку. На полу стоял прикрытый холстом таз. «Больно, — прорыдала Елена, — больно как!»
Это мальчик был, мальчик! — закричала она, искривив рот, показывая на тазик, — возьми, да и посмотри, знай, что ждет тебя!»
— А ну тихо, — властно сказал Иван Васильевич, встав на пороге. «Вон отсюда, — обернулся он к Ирине, что подняв холст, с ужасом вглядывалась в синеватое, с вершок, изломанное тельце, что плавало в черной, пахнущей смертью крови. «Вон, я сказал! — крикнул Иван Васильевич, и Годунова выбежала, не оглядываясь, услышав только, как скрежещет замок в двери.
— Он Елену силой взял, как она непраздна была, — равнодушно подумала Ирина, опустив голову, смотря на то, как свекор гладит ее грудь. «А как царевич Иван к ней в палаты зашел, и увидел их на ложе — он сына своего убил. Как тот умер — на следующий день Елену постригли, она и на ногах-то стоять еще не могла, ее двое держали в церкви. Инокиня Леонида она теперь».
— Ляг, — велел ей Иван Васильевич, раздеваясь. Ирина, сбросив разорванную рубашку, легла на спину. Почувствовав его тяжесть, девушка отвернула голову, и опустила веки, но сильные пальцы свекра схватили ее за подбородок. «На меня смотри», — велел он. В желто-зеленых глазах отразился смех.
— Да уж получше твоего мужа буду, — расхохотался Иван Васильевич, почувствовав, как прерывисто дышит девушка. «Ты и не пробовала такого, ну дак попробуешь теперь — вдоволь. Буду к тебе приходить, пока не понесешь — каждый день. Ноги шире раздвинь!»
Ирина повиновалась, и, застонав, раскинув руки, вцепившись в шелковые подушки, услышала голос свекра: «Будет у Федьки наследник, будет!»
Белая кошка, было, попыталась устроиться на трясущейся кровати, но, недовольно мяукнув, спрыгнула на пол, исчезнув в кромешной тьме зимней ночи.
Марья Федоровна, улыбнувшись, посадила себе на колени двойняшек и откинулась на спинку саней. Зимняя дорога была накатанной, тройка шла резво, охрана, что сопровождала государыню, ехала сзади.
— Хорошо-то как, — мечтательно сказала девушка, прижимая к себе детей. «И пахнут-то как сладко, — она поцеловала Парашу в румяную от мороза щечку.
— А вот свое дитя принесете, — улыбнулась Марфа, что сидела напротив, — к груди его приложите, дак и поймете — лучше этого нет ничего.
Марья Федоровна перекрестилась и сказала: «На то воля божья».
— Есть тут у нас место одно, — медленно проговорила боярыня Воронцова, — в старые времена там пустынник жил, отче святый. Скит его и по сей день стоит, это в самой глубине леса, есть там озеро дальнее. На сем озере — остров, на нем отшельник тот и спасался во славу господа нашего Иисуса. Говорят, молитва в том скиту Господу угодна, и коя женщина там помолится — то понесет.
— Ой, сходить бы, Марфа Федоровна — страстно сказала государыня. «Уж я и у Троицы молилась, и в монастыре Саввино-Сторожевском, и милостыню раздавала, а все одно — она погрустнела и погладила по голове мирно дремавшую Марью.
— Да не знаю, матушка, — Марфа задумалась, — дорога туда лесная, на санях не проедешь, даже и конь не пройдет, пешком надо. Тут у нас места глухие, конечно, опасаться некого, а все равно — куда ж вам ногами-то ходить, царице московской?
— Я пройду, — горячо сказала Марья Федоровна, — пройду, боярыня. Вы только покажите мне, где это!
— Покажу, конечно, — ласково ответила женщина, глядя на залитый солнцем, снежный простор вокруг них. «Сейчас детей отвезем на реку, пущай их с горок катаются, охрану с ними оставим, а сами пойдем».
— Спасибо вам, — девушка вдруг высунула руку из меховой полости и пожала маленькие, теплые пальцы Воронцовой.
— Вон, Марья Федоровна, видите — Марфа показала на виднеющийся вдали, заснеженный остров, — там и скит стоит. Лед тут крепкий, зима суровая была, вы идите, а я тут постою, подожду вас.
— А не замерзнете? — спросила девушка, отряхивая снег с подола драгоценной, отороченной горностаем шубы.
— У меня кровь горячая, — улыбнулась Воронцова. «Идите, идите, государыня, за меня не беспокойтесь».
Она посмотрела на тонкую, стройную фигуру девушки, и вдруг вспомнила белый песок, что набился в ее шелковые туфли, и ласковые руки Пети. «Надо будет, как Петька вернется, съездить сюда, — вдруг подумала Марфа, — вспомнить былое». Она усмехнулась про себя и прислушалась — в лесу ухал филин.
Марфа приставила руки ко рту и закрякала уткой. Из-за деревьев выступил человек — в невидном армяке, и заячьей шапке.
— Наши там, в лесу, боярыня — указал он себе за спину. «Мы на дороге людей поставили, вдруг еще кому придет в голову сюда прогуляться. Так что следим, как положено, с атаманом все в порядке будет. Давайте я вам костер разожгу, а то долго ждать придется».
Марфа посмотрела остров — Марья Федоровна уже исчезла в сторожке. «Ну, давайте, — вздохнула она. «Чует мое сердце — до заката я тут останусь».
Тяжелая дверь с усилием открылась, и Марья переступила обледеневший порог. Внутри было неожиданно тепло — в сложенном из озерных валунов очаге горел огонь. Она посмотрела на низкое, застеленное шкурами ложе, и, попятившись, пробормотала: «Что такое…»
— Марья, — услышала она голос, который уже и не чаяла услышать на этой земле. «Марья, счастье мое…»