"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
Атаман вздохнул, сдерживаясь. «Той осенью, как мы в Кашлык вступили, бежал, собака, в Ишимские степи, теперь оттуда отряды посылает. Они ж конные все, государь, налетят, и убегут обратно — не догонишь их. А у меня в дружине народу не прибавляется, за Большой Камень мало по своей воле-то едет».
— Ну, как теперь ты здесь, — царь широким жестом показал за окно, — так бери, в Разбойном приказе много народу плахи ожидает, кто согласится с тобой отправится, тех прощу я».
— Займетесь, — приказал Ермак своим помощникам.
— А что с инородцами? — поинтересовался царь.
— Есть остяки, что начали ясак платить, — задумчиво ответил Ермак, — когда мы Кашлык захватили, то прислали людишек с рыбой и пушниной. Я с них шерть взял, то есть по-нашему, присягу, что вовремя будут ясак отдавать. Ну и подданные они теперь твои, государь, конечно».
— Однако ж это не все остяки? — внимательно взглянул на него Иван Васильевич.
Ермак помолчал, и, погладив короткую, с проседью, черную бороду, спокойно ответил: «Не все, а только лишь те, что рядом с Кашлыком живут — по Демьянке, она справа в Иртыш впадает, по Конде и Тавде — те слева».
— А остальные? — царь посмотрел на карту. «Окромя этих речушек, — ты уж прости, Ермак Тимофеевич, — тут еще вон, места сколько, и люди там, небось, живут».
— Вождь там у них есть, Тайбохтой, — зло сказал атаман, — он с Кучумом снюхался, народ подбивает на отряды мои нападать. У хана вон уже — остяцких лучников предостаточно, те народ меткий и страха не знают».
— А вы, видно, знаете! — внезапно, — собравшиеся вздрогнули, — заорал царь. «Я тебе еще во время оно говорил, Ермак Тимофеевич, как ты супротив крымского хана тут стоял, — нет пути назад! Вона, видишь, — царь указал за окно, — солнце восходит.
— Так, — он помолчал и тихо закончил, — вот только за ним и надо идти. На восток, пока вся Сибирь нашей не будет. И ежели, понадобится ее для этого кровью умыть — так умоем».
— Умываем уже, — раздался властный, негромкий голос Кольца. «Мы с Яковом, — он кивнул на товарища, — зимой остяцкие стойбища на севере разорили, всех вырезали — от стариков до младенцев, однако же, они, государь, от этого только сильнее становятся».
Иван Васильевич пристально оглядел атамана. «Ты ж вроде трусом не глядишь, Иван, ехидно сказал государь, — и Яков — тако же. Как на Волге гулять, али на море Хвалынском — все смелые, а как за Большим Камнем вы оказались — к своему Кашлыку жметесь, и сидите там, боитесь далее высунуться».
— Государь, — было, хотел сказать Ермак.
— А ты молчи, — зловеще отозвался царь. «Вона, на карту глянь, на Большом Камне золота с самоцветами достаточно, чтобы всю Москву оными вымостить. Брать их надо, промыслы надо закладывать, крепостцы ставить, жить в Сибири — как вы иначе ее воевать собираетесь?
Людей берите — оных у нас хватает, ручницы с пищалями везите, пушки, все, что положено.
Пока в Сибири русских городов не будет, не станет она нашей, поняли?»
— Вот тут, — сказал Ермак, наклоняясь к карте. «На Туре, на Тюменском волоке надо первый город возводить. Из Ишимских степей на Большой Камень и далее, — на Волгу, — другого нет пути. Ежели мы там сядем, то оттуда Сибирью править удобно будет».
— Ты завоюй сначала, а потом правь, — ядовито ответил царь, но — заметил с облегчением Ермак, — улыбнулся, говоря сие.
— Откуда карты-то такие хорошие, государь? — спросил Ермак, рассматривая аккуратные чертежи.
— Подарение мне, — рассмеялся Иван Васильевич. «Вельяминову помнишь, боярыню Марфу Федоровну?».
— Помню, — спокойно сказал Ермак. «Жива она, выходит».
— Жива боярыня, вдовеет, тут, на Воздвиженке обитает, с детьми. Муж преставился ее, тако же и брат, Матвей Федорович, приятель твой, — царь широко перекрестился.
— Упокой Господи его душу, — тихо сказал Ермак. «Вот уж истинно — бесстрашный человек был боярин Вельяминов».
— Бесстрашный, это да, — кисло сказал царь. «Это семейное у них, впрочем. Так вот, сии карты Марфа Федоровна с Большого Камня привезла, как была на оном, там же вы с ней познакомились?».
— Там — еще более спокойно ответил Ермак. «В Чердыни».
— Ну, вот и увидитесь сегодня, трапезовать она нас пригласила, к себе, как в былые времена.
Опять, — царь расхохотался, — мы у нее в пост обедаем. Впрочем, постное, али скоромное — у Вельяминовых хорошо готовят, не проголодаетесь. Ну, идите, там и встретимся».
Уже когда атаманы были у двери, царь вдруг, легко, будто дикий зверь, и не хромая вовсе, положил руку на плечо Кольцу.
— А ты останься, атаман, — велел Иван Васильевич. «Разговор у меня есть до тебя».
В раскрытые окна тронного зала вливался свежий, теплый весенний ветер, щебетали воробьи на кремлевском дворе, снизу был слышен детский смех. Царь выглянул в окно и увидел, что Митька, в окружении мамок, пытается ковылять по серому булыжнику.
Царица Марья Федоровна, улыбаясь, присела, раскинув руки, и Митька, пройдя два шага, с облегчением оказался в материнских объятьях.
«Господи, — вдруг подумал царь, — ну дай ты мне дожить до того времени, как он на коня сядет. Ну, виноват я пред тобой, знаю, но даровал, же ты мне сына — здорового и сильного, значит, простил меня?»
Иван Васильевич обернулся и посмотрел на мужчину, что стоял перед ним. Красивое, обветренное, жесткое лицо Кольца только чуть побледнело.
— Я тут поспрашивал в Разбойном-то приказе, Иван Иванович, — безучастно сказал царь, сцепив длинные пальцы, — много за тобой дел числится, а голова всего одна. Впрочем, сие не беда, палачи сначала ноги — руки отрубают, потом — сам знаешь что, а потом уж — голову.
Ну, или не отрубают, так оставляют — на колу сидеть, без ног, без рук — зато с головой. Ты как хочешь?
Кольцо молчал, только чуть дрогнул угол сухого, тонкого рта.
— Побаловался ты на Волге немало, прежде чем к Ермаку-то Тимофеевичу тебя занесло. Оно, конечно, и атаман твой не без греха, однако то дело прошлое, — задумчиво сказал царь. «А вот ты, Иван Иванович, в Сибирь можешь и не вернуться, Троицкая церковь тут рядом, до помоста, что рядом с ней поставят — ближе».
— Государь, — тихо сказал Кольцо.