"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
— Однако же, — будто не слыша его, сказал Иван Васильевич, — есть путь сего избежать. Ты воеводой сибирским хочешь быть?
Кольцо сглотнул и ответил: «То честь великая, царь-батюшка, однако же, Ермак Тимофеевич…»
— Ермак Тимофеевич сегодня есть, а завтра нет его, — царь потрещал костяшками пальцев.
«Сам знаешь, война дело такое, опасное. К тому же, Иван Иванович, тяжело с людьми бесстрашными, хлопоты с ними одни. А ты, царь усмехнулся, — меня боишься, вижу я. Оно и правильно. Лет сколько тебе?»
— Сорок на Пасху было, — сглотнув, ответил Кольцо.
— Жениться не собираешься? — поинтересовался Иван.
Атаман улыбнулся. «Да разве у нас женятся? Добром никто за Большой Камень не поедет, да и негде там жен держать».
— На то и города будете строить, — ответил царь. «Опять же, ежели ты воеводой сибирским хочешь стать, так жена тебе нужна».
— Кто ж пойдет-то за меня? — осмелев, спросил Кольцо.
— Есть у меня одна боярышня на примете, — царь рассмеялся. «Московских хороших кровей, однако же, отец ее инородцем был, то ли татарин, то ли остяк. С такой женой все местные к тебе под крыло потянутся. Красивая боярышня, шестнадцать лет только исполнилось.
Однако честью ее за тебя не отдадут, сговорена она уже, осенью венчается вроде».
— А что ж делать? — спросил Кольцо.
Иван Васильевич расхохотался. «До сорока лет дожил, и не знаешь, что с девками делают?
Так что Иван Иванович, хочешь уходом, хочешь — еще как, но чтобы Федосья Петровна с тобой под венцом стояла, и с тобой в Сибирь уехала. А иначе — царь кивнул за окно, — как я тебе и обещал, до Троицкой церкви путь недолгий».
— А как увидеться-то с ней? — поинтересовался атаман.
— А вот сегодня и увидишься, на Воздвиженке, — Иван Васильевич похлопал его по плечу.
«Боярыни Вельяминовой дочка это старшая. Увидишься, а дальше уж сам, Иван Иванович.
Сможешь? — царь вопросительно наклонил голову.
— Смогу, государь, — усмехнулся Кольцо.
— Федосья, а ну проверь, каша-то поспела? — распорядилась боярыня Воронцова-Вельяминова. На поварне городской усадьбы было шумно, девки стучали ножами, ключница укладывала на огромном блюде вареных осетров. Дверь была распахнута, и со двора доносился смех играющих в салки младших девочек.
— Лизавета! — высунув голову в дверь, велела Марфа. «Пойди с двойняшками в палату крестовую, посмотрите, хорошо ли прибрано там, да и столы уже накрывайте, царь вскорости приедет. И где Федор, обещался еще к обедне быть?».
— Да тут я, матушка, — сын шагнул на поварню и тут же утащил кусок рыбы.
— Хоша бы руки помыл, — вздохнула Марфа, — со стройки только что. Проголодался? — она ласково, потянувшись, поцеловала Федю в лоб. «Что вам там дают, за трапезой-то?».
— Да сейчас, в пост, — щи черные с утра и тюрю с луком, — усмехнулся сын, и — не успела Марфа оглянуться- схватил еще кусок. «Ну и опосля вечерни — хлеб с квасом».
— На таких харчах — и в кого ты рослый такой? — Марфа потрепала сына по голове. «Как ты к Федору Савельевичу в ученики пошел — так взрослым мужиком уже глядишь».
Федор потянулся, — так, что затрещала грязная, пропотевшая рубаха, и томно сказал: «Я бы, раз уж я дома сегодня ночую, так в мыльню бы сходил, матушка. А то у нас оной не заведено, в Яузе купаемся, да и то не кажный день».
— Да уж чую, — мать повела носом. «Велю истопить, конечно, попаришься всласть. А сейчас хоша из колодца ополоснись, да одежу поменяй, готово тебе все, пошили».
Она увидела, как Федя жадно смотрит на рыбу, и сунула ему еще кусок. «И все, — ворчливо сказала мать, — до трапезы более ничего не получишь».
Федор ухмыльнулся, и, прожевав, уже выходя из поварни, ущипнул Федосью, что наклонилась над горшком с кашей.
Та разогнулась и мгновенно треснула брата деревянной ложкой по лбу.
— Вот те крест, Федосеюшка, — Федор поднял вверх руки, — то не я был, помстилось тебе.
— Иди уже, — рассмеялась сестра, и обернулась к Марфе: «Хороша каша, матушка, как надо».
— Лещей давайте, — приказала Марфа. «А ты, Федосья, глянь, там грибы тоже уже готовы, снимать их надо, а то переспеют».
— Так, — Лизавета стояла, уперев руки в бока, на пороге крестовой палаты. «Скатерти-то несите».
Марья с Прасковьей побежали в кладовую, и, повозившись там, стали, стоя на лавках, накрывать столы. «Осторожней, осторожней, — велела Лиза, — углы-то расправляйте, и чтобы не морщило. Сейчас у матушки ключи от поставцов попрошу, посуду будем ставить».
Девочка ушла на поварню, а Марья показала ей вслед язык. Прасковья сморщила нос и сказала: «Ничего, Петенька вырастет, мы над ним командовать будем».
— Он мальчик, — вздохнула Марья, наматывая на палец кончик толстой белокурой косы.
«Мальчикам все можно, вон, Федя — даже и дома не ночует».
— Когда я вырасту, — кисло сказала Прасковья, поправляя венец алого шелка, что украшал ее темные кудри, — я буду как мальчик. Буду стрелять и на коне ездить.
Марья задумалась, и, дрогнув ресницами, рассмеялась: «А я буду как девочка. Только замуж не пойду».
— Нельзя не замуж, — озабоченно сказала сестра. «Так положено».
— А мало ли, что положено! — отмахнулась Марья.
— Положено, — Лиза возвышалась над ними со связкой ключей в руках, — не языком сидеть трепать, а работать. Царь приедет скоро.
— Да мы его и не увидим вовсе, так, выведут нас, покажут и обратно наверх отправят, — ехидно заметила Марья, вынося в крестовую палату тяжелые серебряные кубки.
— Федя-то, небось, будет за столом сидеть, — поддержала ее Параша. «А мы, как всегда — в боковой горнице».
— Федя мальчик, ему можно, — ответила Лизавета.
Параша закатила вверх скошенные глаза и высунула язык в спину старшей сестры.