"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция

Шульман Нелли

В раскрытые ставни было слышно, как поют птицы на дворе.

Алших потер нос и взглянул на Степана. «Вы идите, Авраам, — ласково сказал он, — идите, занимайтесь, а мы тут поговорим».

Тесть ждал его, углубившись, как всегда, в книгу. Степан сел напротив, измученно сказав:

«Пятый раз уже, а они все никак решить не могут».

— А ты что думал? — Никита Григорьевич хмыкнул. «И пятый, и десятый, и вообще — сколько понадобится, столько и будут с тобой говорить».

— Я этого не вынесу, — буркнул Ворон, разворачивая потрепанный том. «Как дома?».

— Дома все хорошо, — улыбнувшись, ответил Судаков. «Там в комнате у тебя белье чистое, — я принес, и Эстер тебе кое-что поесть собрала, а то знаю я, как вас тут кормят, — он обвел глазами маленькую, заваленную книгами комнату.

— Даже на Шабат и то к вам нельзя, — вздохнул Степан. «Говорю же, не вынесу».

— Вынесешь, Ворон, — Судаков потрепал его по плечу. «Давай, читай, там есть отрывок, который я с тобой обсудить хочу».

В полуоткрытые ставни дул холодный, горный ветер. Рав Алших прижал бумаги на столе камнем и сказал, поежившись: «Закройте, пожалуйста, окно, я понимаю, что в восемьдесят один год я тут один из самых младших, но все равно — зябко».

В переносной печке еле теплился слабый огонь.

— Все равно, — проворчал кто-то из стариков, дыша на руки, — полтора года — это очень маленький срок. Не верю я в его искренность.

Моше Алших почесал переносицу кончиком пера. «С одной стороны, рав Иосиф, я с вами согласен, с другой — зачем тогда ему все это нужно? Я навел справки — он любимец английской королевы, богатый человек, жил бы себе спокойно в Лондоне. Какую выгоду он получит от того, что станет евреем?».

— Жену, — сумрачно ответил рав Хаим Виталь, взглянув на своего учителя.

— Опять же, — возразил ему рав Моше, — не думаю, что там, у себя, в Англии, он испытывал затруднения с женитьбой.

— Нельзя, чтобы человек становился евреем только ради брака, это запрещено, — резко проговорил кто-то.

— Знаю, — согласился Алших. «Но вы, же сами видели его, и много раз уже, — если бы он был из тех, кто быстро загорается, и так, же быстро тухнет, — я бы не стал с вами спорить. Но что-то мне подсказывает, что этот человек — не такой».

— Еврейский ребенок должен жить в еврейской семье, — тихо сказали откуда-то сзади. «Все же дети растут быстро, зачем дочь лишать отца надолго? Он, конечно, будет ждать столько, сколько от него потребуется, но дитя-то — лучше чтобы у него было, оба родителя».

— Если бы он хотел бросить семью, — вдруг вздохнул Алших, — он бы давно это сделал. Мы же с вами видели этих бедных женщин, мужья которых крестились, и оставили их с детьми на руках. А его — его-то вообще ничего не держало. Нет, — он помолчал, — он уже четвертый месяц здесь, Ханука не за горами, пора нам решать что-то».

— А вы же с ним занимаетесь, рав Моше? — спросил его Хаим Виталь. «Как его успехи?».

Алших усмехнулся, и, сцепив пальцы, откинулся на спинку кресла. «Он, конечно, немного поздно начал, но ничего — молод, нагонит. Голова у него хорошая — сами же видели, за три месяца язык выучил, и довольно недурно».

— Да, — пробормотал Хаим Виталь, — этот человек все делает основательно, как я посмотрю.

Алших посмотрел на собравшихся. «Ну, если у кого-то есть возражения…»

Все молчали. Рав Моше поджал губы и сказал: «Тогда сходите за ним, пожалуйста».

— Авраам, — тронули его за плечо. Степан дочитал до конца параграфа, и, сделав пометку на листе бумаги, что лежал перед ним, — поднялся.

— Пойдемте, — сказал рав Виталь. «Мы бы хотели с вами еще немного поговорить».

Моше Алших посмотрел на стоящего перед ними человека и вдруг улыбнулся: «Авраам, вы ведь знаете, что мы, — как бы это сказать, — сейчас не в самом лучшем положении. Нас преследуют, изгоняют почти отовсюду, заставляют креститься…, Вы подумайте, — стоит ли вам становится частью такого народа».

— Не стоит, — согласился Степан. «Но не поэтому, рав Моше, а потому, что я еще не готов. Я очень многого не знаю, и вообще — хотел бы еще поучиться».

— Поучитесь, — ласково согласился Алших. «Вот поженитесь — и учитесь дальше. Я дам вам письмо к вашему наставнику в Амстердаме — все же вы, пока были здесь, уже основательно продвинулись».

Ворон побледнел. «Как это? Я думал, я теперь год, или два их, — он замялся, — не увижу».

— Ну, — заметил рав Виталь, — мы же не хотим, чтобы дочь росла без отца, Авраам. У нас и без того сирот хватает, упаси Господь, чтобы мы собственными руками разрушали то, что уже построено».

— Неправильно было построено, — глядя прямо ему в глаза, ответил Степан.

— Ну, так, теперь будет все, как нужно, — Алших поднялся и все остальные тоже встали.

Ворон слушал то, что ему говорили, и вдруг, повернув голову, в просвет между ставен, увидел, как освещает солнце долину — единственным, проникшим среди темных, уже почти зимних туч, лучом.

— Мама, — Эстер вдруг остановилась, держа в руках блюдо с мясом, — я уже ждать больше не могу.

— Да вон, идут они, — Фейге выглянула в окно. «Давай это сюда, и переоденься. Мирьям спит?».

— Да, — дочь покраснела. «В комнате у меня. Она поела, теперь только к ночи проснется, а там я ее покормлю».

— Ну, быстро, — прикрикнула на нее мать, — еще не хватало, чтобы он тебя сейчас увидел.

Эстер прошмыгнула в спальню, и, тихо закрыв дверь, натянула чистое платье, замотав волосы светлым платком.

Она наклонилась над спокойно дремлющей в колыбели дочкой и прошептала: «Все, милая, все. Отец твой с нами, и мы теперь будем вместе».

Фейге постучала, и, держа в руках зажженную свечу, сказала: «Пойдем, милая, отец тебя благословит».

Она была красивая — такая красивая, что у Степана перехватило дыхание, и, надевая ей на тонкий палец кольцо, произнося нужные слова, он закашлялся. Она стояла, склонив голову, прикрытую краем талита, и Ворон, глядя на огоньки свечей вокруг, на мерцающие вверху звезды, чувствуя ее легкое дыхание, вдруг улыбнулся.

— Ворон, — сказала она, когда все закончилось, когда дверь в их спальню закрылась, и он, застыв над колыбелью дочери, всматривался в ее лицо. «Ворон, я не верю…»

— Как она выросла, — пробормотал Степан. «Узнает меня?».