"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция

Шульман Нелли

— Узнает, конечно, — Эстер поднялась на цыпочки и шепнула: «А ты веришь?».

— Нет, — сказал он, гладя ее по волосам — темным, падающим на плечи, высвобожденным из-под платка. «Я ведь думал, счастье мое, что теперь вас долго не увижу. Как я скучал, как скучал, — он зарылся лицом в теплые, пахнущие свежестью волосы и шепнул: «Пойдем».

Ее сердце билось рядом, совсем рядом и под его рукой она была вся — будто сделана Всевышним для него, только для него одного. «Я не могу, — сказал Степан, потом, уткнувшись ей в плечо, — я не могу без тебя. Никогда не смогу. Ты — мой дом».

Девочка проснулась на исходе ночи, и чуть потянувшись, зевнув, вдруг насторожилась. В комнате был другой запах, — она повела носом, — тот, что она уже знала, но другой. Она чуть поерзала в колыбели.

— Тихо, — Степан чуть приподнялся и остановил Эстер. «Лежи, счастье мое. Я сейчас ее принесу».

Дочь почувствовала знакомые, сильные руки, и, устроившись в них, сонно сказала: «Папа…»

Он подал Мирьям жене, и, обняв их обоих, ласково шепнул: «Вы спите. Я тут, я с вами, и так будет всегда».

Пролог

Побережье Тихого Океана, осень 1587 года

Волк поднял на руки сына, и, посмеиваясь, сказал: «Ну что, Данило Михайлович, пойдем, посмотрим, какой корабль мы построили!»

— Большой! — весело сказал русоволосый, высокий мальчик. Михайло взглянул в глаза ребенка — голубовато-зеленые, ровно морская вода, что плескалась совсем рядом с ними, и серьезно согласился: «Большой».

Лесистые, еще зеленые холмы окружали уединенную бухту. Волк поставил сына на ноги и сказал: «Ну, давай сам, а то матушка тебя устала уже на спине носить». Данило опасливо потрогал ногой землю и посмотрел на отца — просительно.

— Нечего, — рассмеялся Волк.

Гриша вышел на палубу, и, отряхивая руки, сказал: «Ну что, коли местные правду говорят, то отсюда до тех островов на восходе недалеко совсем, с пути не собьетесь».

Шлюпка пахла свежим деревом и Волк, проведя ладонью по борту, восхищенно заметил:

«Ну, Григорий Никитич, не знал я, что еще и корабли умею строить».

— То жена твоя все, если б не рассказы ее, вряд ли мы бы такое сделали, — ответил Гриша.

«Местные же, сам видел, ихние лодки только для рыбалки и годятся».

— Думал я, — сказал Волк, сажая сына на плечи, — что в том озере рыбы много, а тут понял, Гриша, что и не знал, сколько на самом деле ее бывает.

Со склона холма доносился запах дыма. На расчищенном участке были видны очертания поля.

— Тайбохтой уж к вечеру вернуться должен, с юга, — озабоченно проговорил Григорий Никитич.

«Уж и не знаю, ежели мы сейчас посеем, — будем весной с урожаем-то, али нет. Не поймешь, какая тут зима».

— Мягкая зима, сам же видишь, океан рядом, и какой огромный, — уверил его Волк и крикнул двум женщинам, что пахали землю: «Что с обедом-то у нас?».

Федосья распрямилась и ответила: «Пошел бы, Михайло Данилович, и сам бы посмотрел, авось не сломаешься».

Волк усмехнулся и, пощекотав Данилку, сказал: «Строгая у нас матушка, понял?».

В большой, крепкой, избе вкусно пахло печеным мясом.

— Щей хочется, — тоскливо сказал Гриша, принимая от жены огромный ломоть оленины. «И хлеба вон, сколько не ели».

— Летом следующим поедите уже — Волк дал Данилке, что сидел у него на коленях, большую кость и велел: «Грызи, только осторожней».

— Я сам, — Никитка потянулся к отцовскому куску: «Дай мне!»

— Ну, дай ему, Василиса, — вздохнул Григорий Никитич, — а то он сейчас нытьем своим всех изведет. Пусть уже правда, сам есть начинает, большой парень уже, скоро два годика.

Федосья вытащила из печи томленую рыбу и, сев за стол, сказала: «Все же хорошо, что я Евангелие у батюшки Никифора взяла, вы оба читать уже умеете, писать — тако же, детей научите. Поняла, Василиса?».

Та улыбнулась и потрепала Никитку по русой, кудрявой голове: «Научим, конечно».

— Местные приходили, — Гриша потянулся за рыбой, — спрашивали, когда уже ковать начну.

Железо есть у них, с юга его за меха привозят, а кузниц — нет.

— Ну, Григорий Никитич, — заметил, потягиваясь, Волк, — у тебя отбоя от людей-то не будет, коли так. Смотри, вы тут еще их язык выучите.

— Да вон, Василиса, — Гриша кивнул на лавку, где жена укачивала сонного Никитку, — уж бойко с ихними бабами болтает.

— Дай-ка, — Федосья потянулась за сыном, — у этого тоже глаза уже слипаются. Сейчас уложим их, и в амбары пойдем, посмотрим, что у вас с припасами-то.

— А нам с тобой, Григорий Никитич, уж и лодку грузить надо, — сказал Волк, когда прочитали молитву. «Завтра на рассвете я уж двинуться хочу, ветер как раз с запада, хорошо идти будет».

Волк посмотрел на тихую, еле волнующуюся воду и обнял жену. Она стояла, держа Данилку, — тот дремал, — в перевязи, глядя на восток.

— Конечно, — задумчиво сказала Федосья, — на сей лодке мы до Америки не доберемся, даже и думать об этом не стоит. Однако ж дядя мне про эти острова рассказывал, говорил, что ходят сюда корабли-то испанские, и португальские тоже. С ними уж в Европу и отправимся, золото у нас есть, заплатим, коли надо будет».

— Не боишься? — вдруг спросил Волк.

Федосья усмехнулась, и, потянувшись за его рукой, сжала ее — крепко. «С тобой-то рядом, чего бояться, Михайло Данилович?»

— Правильно, — одобрительно заметил муж, и шепнул ей на ухо: «Давай, спать сегодня пораньше ляжем, а то Господь один ведает, когда нам сие удастся-то в следующий раз, уж на островах этих, наверное».

— А то ты со вчерашнего дня соскучился? — усмехнулась Федосья, почувствовал руку мужа пониже спины.

— Ну, — рассудительно отозвался Волк, — я каждый день топором машу с утра до ночи, да и кормишь ты меня, Федосья Петровна, так, как, думаю, и царь сам не трапезничает — ну и понятно, что стоит ночи настать, мне единой лишь вещи хочется.