"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
— У протоиерея нашего именины, святителя Германа Константинопольского, — сухо ответил караульный, — так он велел, ради милостыни, со своей поварни вам харчей пожаловать.
— Ну, храни его Господь, — перекрестился Вельяминов.
Когда дверь закрылась, он обернулся к адмиралу: «Что там решетка?».
— Решетка там, — ответил Виллем, рассматривая свои исцарапанные руки, — к вечеру будет на полу лежать. Хорошо еще, что я высокий, тянуться не надо.
— А ты не застрянешь? — озабоченно поинтересовался Матвей, разглядывая небольшое, забранное толстыми прутьями окошко.
— Вот, сразу видно, что ты никогда не плавал, — Виллем принялся за щи. «Когда по мачтам карабкаешься, не только сила нужна, но и гибкость. Пролезу, все в порядке будет. Там, правда, — он показал на стену, — навоза лужа, прямо под окном нашим.
— Ну, тебе не впервой, — заметил Матвей, и мужчины рассмеялись — тихо.
— А у меня именины осенью только, — грустно сказал Матвей, добравшись до дна горшка, — на Матфея Евангелиста. А у тебя когда?
— Да через три дня уже, — усмехнулся Виллем, устраиваясь на соломе. «Мы же святых не признаем, сам знаешь. А так — на Гийома Желонского».
— А, это который сподвижник Шарлеманя, — вспомнил Матвей. «Про него еще эта песня написана, как ее там…
— «Алисканс», — помог Виллем.
— Именно, — обрадовался Матвей. «Мне ее покойный король Генрих читал, когда мы с ним еще в Кракове жили. Как это там, когда Гийом находит раненого Вивьена: "Plorant li baise tot sanglant la maisele, sa tenre bouce k'est douce con canele".
— Плача, целует его в окровавленную щеку, в нежный рот, сладкий, как корица, — Матвей вдруг улыбнулся и закрыл глаза, как будто что-то вспоминая.
Виллем помедлил и вдруг спросил: «Слушай, а у тебя всегда так было?».
Матвей вздохнул: «Всегда. Я уж и не знаю — должно быть, Господь меня так любит сильно, что решил мне все дать попробовать».
— Да, — протянул Виллем и оживился: «А ведь у Марты тоже именины скоро, я, помню, она мне говорила».
— Да, на Марфу Вифанскую, сестру Лазаря, в начале лета, — улыбнулся Матвей. «Сначала у нее, а потом у батюшки нашего покойного, на Федора Стратилата.
Матвей обвел глазами сырую, грязную камеру и проговорил: «Как все сделаем, сначала в Париж поеду, понятно с кем, потом — в Венецию, а уж потом — на одном месте осядем, дома».
— Я дома четырнадцать лет не был, — мрачно отозвался Виллем, — там замок, наверное, уже в груду камней превратился. Ладно, детей у меня нет, и не будет, никому он не понадобится, — адмирал замолчал и в наступившей тишине Матвей услышал голоса заступивших на караул стрельцов.
— А ну не трогай сие, — сказал кто-то сочно, — этот пряник я из рук государыни самой получил.
— Красивая баба-то, жалко ее, прозябает тут во вдовстве, молодая ж еще, — зевнул второй.
«Ей бы деток рожать, а не в черном платке ходить».
— Да поверь мне, она тут времени не теряет, — расхохотался мужской голос. «Дьяка этого знаете, Битяговского, толстого такого?»
— Ну да, пот с него все время льется, — подтвердил еще один стрелец.
— Так она с ним живет, — рассмеялся мужчина. «Как тем летом у меня конь ускакал, я ж его по всей округе искал, ну и наткнулся на них — в лесу. Много интересного увидел, в коем месте у государыни пятнышко родимое — тоже рассказать могу».
— Матиас, ты что? — поднял голову Виллем, увидев, как побледнел Вельяминов — смертно.
— Ничего, — откашлявшись, заставил себя произнести Матвей. «Задумался».
— Могла бы и кого-нибудь лучше найти, — презрительно сплюнул на пол один из стрельцов.
«Или дьяк этот многим славен?».
— Да уж не знаю, — отозвался второй, — там такое брюхо, что будешь искать — не найдешь. А она ничего, худая только. Ну, что делать — вона, мы с вами — хоша и мужики приглядней этого дьяка, а все одно — он боярин».
— Ну, не боярским достоинством сие делают, а кое-чем другим, — сказал кто-то лениво, и стрельцы рассмеялись.
Матвей почувствовал, как сжимает пальцами рукоятку кинжала — крепко, до боли, и посмотрев на посиневшие ногти, тихо проговорил: «Вот оно, значит, как».
— Вот, — Митенька провел палочкой черту по запыленному двору, и, выпрямившись, потребовал: «Гвоздь свой покажи».
Петя с готовностью протянул большой плотницкий гвоздь. Митя задумчиво взвесил его на ладони и сказал: «Вроде такой же, как мой. На, — он протянул гвоздь, — смотри, чтобы все честно было».
— Вы только осторожней, — крикнула Василиса Волохова, что сидела на лавочке у стены кремля, с вышиванием в руках.
— Дай ей волю, она меня в колыбель уложит, и до помазания на царство оттуда не выпустит, — раздраженно пробормотал Митенька.
— Такой же, — сказал Петя, возвращая царевичу его гвоздь. «Давай, посчитаемся».
Шишел-вышел, вон пошел, На боярский двор зашел, Там бояре шапки шьют, На окошко их кладут.
Раз, два, три, — Полетели комары! — Митенька уткнул палец в приятеля, и улыбнулся: «Я первый!»
Гвоздь полетел в засохшую грязь, и Петя, кинув свой, озабоченно сказал: «Погоди, вроде твой острее».
Митенька выдернул оба и ответил: «И верно. Пойди, поменяй, я тебя тут подожду».
Прежде чем забежать в прохладную полутьму палат, мальчик обернулся — Митенька сидел посреди залитого солнцем, пустого двора, почесывая серого котенка.
Волохова вышивала, склонившись над пяльцами. «Тихо-то как, — вдруг поежился Петя. «Ну да, все на обеде именинном, у протоиерея, если б Василиса за нами присмотреть не вызвалась, мы бы тоже бы сейчас там со скуки помирали. Ну, ничего, пряников мы утащили, на реке съедим, как поиграем».