"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
— Да мы все понимали, — Джон ненадолго привлек сына к себе и велел: «Плащ запахни, холодно ведь».
— А, правда, что сэр Филип, когда его ранили в Нижних Землях, спас солдата, отдав ему свою флягу с водой? — тихо спросил сын.
— Правда, — разведчик помолчал. «И сказал: «Твоя нужда важнее моей нужды». Сэр Филип ведь совсем молодым погиб, чуть больше тридцати ему было».
— Кстати, а вот тут, — отец показал на стену дома, — лежал Лоренцино Медичи, убийца герцога Алессандро. Ну, не совсем лежал, его прикололи шпагой к двери дома любовницы».
— Не площадь, а сама история, — сын вытащил из кармана крошки и бросил их голубям.
«Синьор Маттео мне рассказывал, что его тоже прикололи шпагой к двери, в Копенгагене».
— Да, — Джон улыбнулся, — ну, синьор Маттео тогда уполз вовремя. А Лоренцино убил я.
Мальчик замер: «Правда?».
— Я тогда был в Италии, делал, — Джон усмехнулся, — разные вещи. В том числе при дворе покойного герцога Козимо Медичи. Ну, в общем, так получилось, что заодно прокатился сюда. Я тогда мальчишкой был совсем, двадцати пяти лет».
— А что ты делал? — внимательно взглянул на него сын.
— Я же сказал, разные вещи, — закатил глаза Джон. «Мы с тобой это обсуждали уже, подожди два года и я начну тебя потихоньку, как это лучше сказать, приобщать к работе. Молод ты пока еще, не надо тебе знать больше, чем требуется».
— Я и так ничего не знаю, — сын засунул руки в карманы и взглянул на отца светло-голубыми, внимательными глазами. «И, заметь, не надоедаю тебе расспросами».
— Я это ценю, — Джон рассмеялся и вдруг осекся: «Ну-ка, погоди! Не может быть!»
Он быстро пошел за кем-то, маленького роста, в черном, потрепанном плаще.
— Ну как всегда, — вздохнул мальчик. «И ведь, потом опять — ничего не скажет».
Джон догнал человека, — с непокрытой, полуседой головой, — и, положив ему руку на плечо, сказал: «Здравствуй, Фагот».
— Господи, постарел как, — подумал Джон, глядя на некрасивое, худое лицо Джордано. «Ему же чуть за сорок, сорок три, да — а выглядит — чуть ли не мой ровесник».
— Здравствуй, — отводя глаза, сказал Бруно, — вот уж не ожидал тебя тут встретить.
— Я по делам, — даже не думая, повинуясь многолетней привычке скрывать правду, ответил Джон. «А ты, какими судьбами?».
— Преподаю очередному молодому оболтусу, — отмахнулся ученый. «На кафедру математики в Падуе меня не взяли, — он чуть улыбнулся, — надо хоть как-то зарабатывать деньги.
— Ты один? — осторожно спросил Джон, оглядывая грязный, в пятнах плащ, и покрасневшие от холода руки Бруно.
— Один, — избегая его взгляда, ответил Джордано.
— Ну так пошли, поедим, я приглашаю, — Джон улыбнулся.
— Я не могу, — Бруно замялся и посмотрел на свинцовую, тихую воду канала. «У меня дела».
Джон помолчал. «Ну, тогда заходи ко мне, как будет время. Я здесь, на кампо Сан-Поло, рядом с церковью, второй этаж, лестница с канала».
— Хорошо, — Бруно быстро пожал ему руку и пошел в сторону Каннареджо.
— Это кто? — спросил неслышно подошедший сзади сын.
— Тот, за кем ты сейчас проследишь, — усмехнулся Джон. «Хотел работать, так начинай.
Постарайся, чтобы он тебя не заметил».
Тонкие губы подростка чуть улыбнулись, и он, скользнув на узкую, тихую набережную, растворился в наползающем с лагуны тумане. Джон услышал бой часов на колокольне, и повернул домой — пора было кормить Веронику.
Обойдя церковь Сан-Феличе, Джордано свернул в грязный проулок. Над каналом было развешано сырое белье, крысы, попискивая, разбегались, заслышав гулкий звук шагов, отдающийся в облупленных стенах домов. «И неба отсюда не видно, — грустно подумал Джордано, нагибая голову, спускаясь в подвал. «Как солнце выглянет, надо будет к лагуне сходить, погулять».
Старуха поднялась и ворчливо сказала: «Опаздываете, синьор, вы и так мне гроши платите, а я вас жду, между прочим. У меня свои внуки есть!».
— Простите, пожалуйста, — Бруно чуть покраснел и отсчитал медные монеты. «Знакомого встретил. Завтра как обычно приходите, тогда».
— Молоко еще осталось, на ужин хватит вам, — сказала старуха, накидывая на голову шаль, — а хлеб она весь доела.
Джордано услышал, как скрипит дверь, и, подойдя к низкой, застеленной рваным бельем кровати, долго смотрел на мирно спящего в ней ребенка. Вздохнув, он зажег свечу, — темнело рано, и, подышав на руки, пристроив бумагу на коленях, стал писать.
Девочка внезапно чуть зевнула, поворочалась немного, и, подняв голову, позвала: «Папа?».
Джордано повернулся к ней, улыбаясь: «Здравствуй, счастье мое!».
Он поднял дочку на руки и подышал в нежное ушко. Констанца тут же засмеялась и приникла к нему: «Еще! Еще!»
— Джордано, — сказала тогда жена, измученно сглотнув, — дай мне доченьку». Он потянулся к старой, выстеленной тряпками колыбели, и достал ребенка. Новорожденная чуть заворочалась, и, посопев, приникла к розовому соску.
— Рыженькая, — плача, сказала Констанца. «Господи, чтобы ты только счастлива была, Господи. — Джордано, — она взяла его руку и положила себе на лоб, — покрытый мертвенным, ледяным потом, — ты найди ей кормилицу хорошую.
— Там, — она кивнула на свой сундучок, — я немного денег отложила, вам на первый год должно хватить. Не бросай нашу девочку, Джордано, прошу тебя».
Он посмотрел на слезы, что текли по ее лицу, и сказал: «Прости меня, любимая».
— Да за что? — вдруг, задыхаясь, прошептала Констанца. «Ты мне десять лет такого счастья подарил, о котором ни одна женщина мечтать не смеет».