Вельяминовы. Начало пути. Книга 1
Шрифт:
И не волнуйся — не нашелся еще тот мужик, — даже Ворон твой, — что с Марфой Вельяминовой потягался бы.
Старик поворошил кочергой угли в камине и взглянул на мужчину, что сидел перед ним.
— Редко ты ко мне приезжаешь, — медленно сказал он. «Это и хорошо — если не приезжаешь, значит, — как я думаю, — он вдруг улыбнулся краем губ, — все в порядке. Ну, или стыдно тебе, Стивен, мне на глаза показываться. Скорее второе».
— Иногда я жалею, что не папист, — вдруг сказал мужчина. «Или как у православных — у них тоже исповедь есть».
— Стивен, —
— Он же не посоветует, что делать, — горько сказал Степан. «Для того я к вам сейчас и приехал».
— Я тоже не посоветую, — глаза у старика были молодые — пронзительные, голубые, — хоть и обрамленные сетью морщин. «Только ты сам можешь решить — куда дальше идти».
— Я решил, — Степан потер лицо руками. «А потом стал сомневаться. Один человек сказал мне — разве ты сам без греха, что бросаешь в нее камень?»
— Умный человек, — старик помедлил. «Стивен, когда ты корабль ведешь — что с ним случится, если ты его бросишь?».
— Поплывет по воле ветра и волн — ответил Степан. «Куда Божья воля его приведет — так оно и будет».
— Семья то же самое, — вздохнул старик. «Только ведут в семье двое, а не один. А как вы оба бросили это дело — видишь, что случилось».
— Так, значит, Божья воля нам расстаться? — спросил Степан.
— Если корабль тонет, капитан с него бежит? — ответил вопросом на вопрос старик.
— Нет, конечно, — удивился Степан. «Капитану должно на корабле до последнего быть».
— Ну, так вот, — старик повернулся к нему, «ты, конечно, сбежать сейчас можешь, и Мэри твоя — тоже. Только после этого корабль ваш уже точно никуда не доплывет — разобьется. Ты этого хочешь?»
Степан помолчал и ответил: «Нет. Не хочу. Я дом хочу, семью, чтобы любили меня».
— Каждый хочет, чтобы его любили — резко ответил старик. «Только вот, Стивен, это Бог один любит человека просто так — на то Он и Бог. Нам, смертным, любовь тяжело дается — потому, что мы создания жадные, и только о себе думаем. А коли ты свою жену не любишь, не заботишься о ней — откуда у нее-то любви взяться?
— Она должна, — упрямо ответил Степан. «Жена должна любить мужа и подчиняться ему — она клятву в сем давала».
— А ты не должен? — резко спросил старик, и Степан вдруг вспомнил: «не рушь того, что годами делалось».
— Я люблю, — вдруг, сам того не ожидая, сказал он. «Но я столько всего сделал, что не мог в глаза ей посмотреть. А теперь, еще и это…, - он прервался и долго вглядывался в огонь.
— Вот ты сам себе все и сказал, — вздохнул старик. «Что ты не без греха — я знаю, помнишь, приходил же ты ко мне, и много раз, и я тебе еще тогда говорил, и сейчас повторяю — пойди, повинись перед Мэри, она тебя простит, и не делай так более. Женщины, они, Стивен, умнее нас, мужчин — умнее и добрее.
А ты вот не пошел — а сейчас ее простить не хочешь. Еще и кричал на нее, наверное, угрожал девочке, я же тебя знаю. Гордыня это твоя, вот и все, — старик
— Ты думаешь, что обеты, кои вы друг другу приносили, они что? Слова? Ты их взял и нарушил, так теперь и смотри, что получилось. Иди, проси у нее прощения, и прекращай блуд свой.
— А что ты деньги на общины даешь — так от заповедей Господних золотом не откупаются, Стивен. Будь уже, наконец, взрослым человеком — вон, седина у тебя в голове, дети растут, — старик отвернулся, и они долго молчали.
— А что же с этим ребенком? — спросил Степан, и понял, что уже все знает.
Старик усмехнулся, и, остановившись перед ним, чуть похлопал его по плечу: «И кто примет одно такое дитя во имя Мое, тот Меня принимает».
— Спасибо, — Степан поднялся. «Поеду домой».
— Я помолюсь за вас обоих, и за дитя ваше, — сказал ему вслед Джон Фокс, глава пуритан Англии.
Он спешился, не доезжая усадьбы, и, привязав лошадь, долго смотрел на холодную, темную реку. «Я ведь сам виноват», — подумал Степан. «Надо было говорить с ней, и не так, как я это делал, — он почувствовал, что краснеет, — а ласково. Я же умею. И Петьке я то, же самое сказал — говорите. Зачем же я тогда венчался — жил бы один, и все. Прав Фокс — если я клятву дал, так ее исполнять надо. Был бы отец жив — он бы меня за такое по голове не погладил».
С востока дул резкий, пронзительный ветер, и Степан вдруг тихо сказал: «Даже могил семейных, и тех не осталось, чтобы прийти на них. Ну нет, хватит рушить, не для того мы с Петькой выжили. Строить надо». Он повернулся, и увидел, что в окне Машиной комнаты горит единая свеча.
В детских было тихо. Тео спала, прижавшись щекой к «Смерти Артура» сэра Томаса Мэлори, что он привез ей из Лондона. Степан вытянул книгу — девочка чуть поворочалась, и, зевнув, натянула на себя одеяло — с головой. Лиза раскинулась рядом, будто ангелочек, ее темные, длинные ресницы чуть дрожали во сне.
У мальчиков было как обычно — сегодня Ник и Федя дружили против Майкла, это было понятно по тому, как были расставлены кровати. «Завтра все изменится», — улыбнулся про себя Степан, и постоял немного, просто так, слушая дыхание детей.
Воронцов осторожно постучал в дверь Машиной спальни — Марфа, босиком, со свечой, тут же открыла — будто ждала его на пороге.
— Иди к себе, — мягко сказал Степан, чуть прикоснувшись губами к ее лбу.
— А… — открыла рот Марфа.
— Иди, — Степан взял у нее свечу. «Дальше я сам».
Жена так и сидела в этом большом кресле — положив руки на живот, будто охраняя его. Он поставил свечу на стол и долго смотрел на ее склоненную, темноволосую голову.
— Прости меня, — вдруг сказал он. «Я был неправ. Иисус нас учил, что никто не безгрешен, — а как я могу тебя обвинять, ежели сам перед тобой виноват?»
— Я знаю, — сказала Маша.
— Как? — его губы вдруг заледенели, словно на жестоком морозе.
Она медленно встала и подошла к нему. Ее глаза опухли, и все равно — еще катились из них слезы.